При этих условиях этническая рознь восставших, территориальная и хронологическая рознь самих восстаний играли решающую роль в трагическом исходе классовой борьбы. Все эти пороки восстаний рабов можно найти и в спартаковском: и неопределенность целей, и рознь между отдельными группами восставших, и отсутствие связи с рабами других римских провинций. Даже личность Спартака, бесспорно наиболее выдающегося из всех предводителей рабских восстаний в древности, его таланты как вождя и полководца не смогли компенсировать этих коренных дефектов великого восстания рабов в античном мире. И, тем не менее, Ленин об этом восстании говорит: «Спартак был одним из самых выдающихся героев одного из самых крупных восстаний рабов около двух тысяч лет тому назад. В течение ряда лет всемогущая, казалось бы, Римская империя, целиком основанная на рабстве, испытывала потрясения и удары от громадного восстания рабов, которые вооружились и собрались под предводительством Спартака, образовав громадную армию»[11]. И, действительно, восстание Спартака не только дало окончательный толчок к падению римского республиканского строя, который уже не мог обеспечивать власть рабовладельцев над рабами, но и осталось в задушенной массе рабов живым примером борьбы против угнетателей. Если историк Евтропий, живший в эпоху поздней Римской империи, считал, что рабы «подготовили войну, пожалуй, столь же трудную, что и та, которую возбудил Ганнибал», и, таким образом, для рабовладельца IV века образ Спартака был грозным memento mori, то несомненно, что для рабов, современников Евтропия, которые вступали в последнюю и на этот раз победную борьбу против рабовладельческой империи, образ Спартака был знаменем и залогом ее удачного конца. Пусть восстания рабов спартаковской эпохи и эпохи, ей предшествовавшей, кончались поражением, но все же они служили мощным тараном, раскачивавшим могучее здание рабовладельческого Рима. Восстание Спартака ускорило процесс самоизживания рабовладельческого общества — в этом его историческое значение.
Один из крупнейших западноевропейских филологов последнего времени, Виламовиц-Мёллендорф, считал, что подвиги любимого мифического героя древних греков, Геракла, могут быть названы «евангелием дела». Если совлечь с Геракла мифические покровы, то он, как и Прометей, является одним из «культурных героев», «благодетелей» человечества. Спартак и тысячи убитых и казненных его сподвижников, несмотря на всю безнадежность их борьбы, были также проповедниками «дела», и дела революционного, направленного на борьбу с эксплуататорами и угнетателями. Эта борьба сделала жизнь вождя рабов эпопеей, достойной блестящего литературного оформления, а его самого — одним из подлинных героев человечества в многовековой борьбе за уничтожение всякой эксплуатации человека человеком. Даже Флор, римский историк второй половины II века н. э., считал, что Спартак погиб, «как император». Это — величайшая похвала в устах рабовладельца той эпохи. Для нас смерть вождя рабов была смертью истого и подлинного революционера.
МИФ О КАТИЛИНЕ
Зимой 1848/49 года, когда, несмотря на июньские лавры Кавеньяка, «призрак коммунизма» мерещился старой Европе, в одном захолустном норвежском городке молодой аптекарский помощник, готовясь к поступлению в университет, штудировал «Заговор Катилины» Саллюстия и речи Цицерона против Катилины. Плоды этого изучения были, может быть, несколько неожиданны для него самого. Не нужно было поступать в университет, чтобы понять, что «в истории найдется мало лиц, память о которых находилась бы в большей зависимости от врагов, чем память Катилины». Этот приговор молодого Ибсена получил свое литературное оформление в его первой юношеской драме «Каталина».
Нет никакого сомнения, что и тематика драмы, и та оценка, которую Ибсен дает исторической традиции, тяготеющей над Каталиной, находятся в теснейшей связи с революционным кризисом 1848 года. Ибсен как бы считал своим долгом оправдать перед современниками память погибшего римского революционера. Задача его «Катилины» — опровергнуть мрачное пророчество героя драмы: