Второй разряд революционеров в характеристике Цицерона уже не так ясен. Это люди, также «обремененные долгами», но целью их участия в движении является не достижение экономического благополучия, а захват верховной власти. На первый взгляд такая помесь банкрота с политическим честолюбцем может показаться странной, но, если вспомнить, какую роль играл в политической жизни Рима подкуп, вызывавший иногда даже кризис на римском денежном рынке и очень часто принимавший форму ссуды в надежде на будущее обогащение при отправлении магистратуры, то появление такой породы людей не будет удивительным. Пожалуй, наиболее типическим представителем этой группы был Юлий Цезарь, щедро бравший деньги у кредиторов и участие которого в известных стадиях катилинарского движения не было секретом для современников. Недаром Плутарх сообщает, что против Цезаря «имелись улики», и даже рисует трагическую сцену после объявления смертного приговора схваченным в Риме сообщникам Катилины, когда «толпа молодых людей, охранявших тогда Цицерона, побежала на Цезаря с обнаженными мечами». Белая гвардия, набранная Цицероном из сыновей римских всадников, жаждала расправиться с этим беспокойным и подозрительным политиком. По существу, к этой же группе принадлежал и сам Катилина, но, по соображениям риторического порядка, Цицерон отнес своего противника к разряду развратников эпохи упадка, оставленных им для большего эффекта к концу своей мелодекламации.
И эта группировка не особенно опасна, по мнению Цицерона. С характерной для рабовладельца иронией он отмечает только: не придется ли этим честолюбцам «уступить свое место какому-нибудь беглому рабу или гладиатору». Очевидно, воспоминания о Спартаке еще были живы у изворотливого адвоката.
Можно подумать, что данная группировка не составляла кадров катилинарцев, но скорее была тем резервуаром, откуда могли появиться вожди подобных движений. Слабость демократических и революционных движений, в древнем Риме в особенности, очень ярко иллюстрируется тем фактом, что во главе этих движений обычно становились выходцы из высших слоев населения. Социологически это вполне соответствует тому, что подлинной социальной революции с захватом политической власти новым классом на почве появления нового способа производства рабовладельческая социально-экономическая формация не знала. Политические перевороты ограничивались в ней лишь переходом собственности из одних рук в другие. И закончилась она «совместной гибелью борющихся классов».
Гораздо более серьезным представляется следующий, третий, разряд катилинарцев. Это сулланские ветераны, граждане в общем «благонамеренные и твердые», но живущие «слишком не по средствам и совсем несоответственно со своим положением», а потому впавшие в долги, от которых «им и захотелось избавиться». Эти любители роскошной жизни возбудили надежду на грабежи «в некоторых поселянах — людях маломочных и бедных». Эта странная комбинация задолжавших сибаритов и бедняцкого крестьянства нуждается в расшифровке. Эта расшифровка дается в цицероновской речи за Мурену, сказанной еще до ликвидации катилинарского движения, перед двумя последними речами Цицерона против Катилины. Пытаясь спасти Мурену, обвиненного в подкупе, указанием на то, что его подзащитный был конкурентом Катилины, Цицерон рассказывает: «Катилина тем временем расхаживал бодро и весело, окруженный толпой молодежи, сопровождаемый своими кинжальщиками и доносчиками... шумно приветствуемый своей ратью из арретинских и фезуланских колонистов, из разношерстной толпы которых выдавались жертвы бедственной сулланской эпохи. Его лицо дышало свирепостью, его взор — преступлением, его речь — самомнением». «Арретинские и фезуланские колонисты» — роскошествующие сулланские ветераны, а «жертвы сулланской эпохи» — обездоленные проскрипциями и конфискациями Суллы сыновья жертв реакционного террора. Давление ростовщического капитала объединило в одну единую группу и экспроприаторов и экспроприированных. Это уже настоящие и частично обладающие военной выучкой кадры революционного движения.
Чрезвычайно реальна и ощутима следующая группа катилинарцев. В нее входят должники самого разнообразного рода и калибра, и «все они в своем подавляющем большинстве из города и деревень, как слышно, двигаются в лагерь Катилины». Саллюстий — и это очень важно — резко подчеркивает тот факт, что Катилина решился на свое выступление, «учитывая факт колоссальной задолженности, лежащей повсеместно на римских гражданах». Более подробный анализ этого крайне разношерстного слоя катилинарцев представляет некоторые затруднения, но сюда, по всей вероятности, входили и разорившиеся крестьяне, и разорившиеся ремесленники, на которых конкретно оправдалось замечание Маркса о том, что ростовщичество разрушает и уничтожает античную собственность и мелкокрестьянское производство. Благодаря участию в катилинарском движении массы должников всякого покроя и пошиба лозунг кассации долгов и выдвинулся на первый план и придал специфическую окраску программе «анархистов», как именует катилинарцев Моммзен, но нельзя сомневаться и в том, что разоренное италийское крестьянство, когда-то привлеченное в Рим Сатурнином и которым не смог или не сумел воспользоваться Рулл, широко влилось в ряды революционеров.