Само движение катилинарцев происходит на фоне разгорающейся в Капуе и Апулии невольнической войны. Нам неизвестны подробности этого рабского мятежа, но несомненно, что он представлял собой вполне реальную опасность для рабовладельческого государства. Римский сенат удаляет из города гладиаторов, соразмеряя их количество со средствами местного населения. Рабам-доносчикам обещается полная свобода и денежные награды. Последнее имело своей целью внести раскол в рабскую среду.
Всего труднее определить отношение вождей движения к этому брожению среди рабов. Что у Катилины первоначально имелись планы относительно использования рабского восстания, — на это указывают, правда, весьма бегло, Аппиан и несколько более подробным образом Саллюстий, по которому Катилина рассчитывал при содействии промотавшихся развратных женщин «поднять восстание городских рабов, зажечь город». Само по себе это свидетельство Саллюстия не является бесспорным, так как курьезны и самые агенты агитации среди городских рабов, а главное — все это соединено с уголовным мотивом очень подозрительного характера. Конечно, этот мотив о предполагавшемся поджоге Рима очень твердо укоренился в исторической традиции, но невольно напрашивается неизбежный вопрос: к чему было поджигать Рим? Ведь не для того же, чтобы дать Цицерону великолепное средство для агитации, чем он прекрасно и воспользовался в своей третьей речи против Катилины, обращенной как раз к народу. Даже сам Саллюстий указывает, что после раскрытия замыслов Катилины плебеи как в мгновение ока отвернулись от него, и думается, что именно указание на готовящийся поджог могло иметь здесь немалое значение. Подозрительны и другие черточки в обрисовке этого демонического замысла. По Саллюстию, город должен был быть подожжен «сразу в двенадцати удобных пунктах». К чему такое «зодиакальное» число? Кроме того, у Саллюстия Рим должны поджечь Статилий и Габиний; у Цицерона автором этого плана скорее является Лентул, даже пишущий об этом в перехваченном у аллоброгов письме, хотя в самом письме, приведенном в нескольких различных вариантах и у Саллюстия и у Цицерона, об этом нет ни строчки; на Лентула указывает и Плутарх, а затем у того же Цицерона неожиданно появляется Люций Кассий, требовавший себе «руководящей роли» в организации городских поджогов, хотя, по Саллюстию, этот же Кассий перед самым отъездом аллоброгских послов уезжает из Рима. Эта путаница заставляет думать, не имеем ли мы здесь дело если не с сознательным мифотворчеством, то во всяком случае с сознательной прической катилинарцев под нераскаянных злодеев, со своеобразным locus communis (общее место) при описании всяческих злоумышлении? Ведь такое же обвинение Нерон якобы предъявлял христианам, а сам Тацит, этот «клеветник Нерона», по выражению Наполеона, — самому Нерону. И каждый раз без достаточных оснований.
Тем не менее нет достаточных причин, чтобы начисто отрицать тот факт, что некоторые из катилинарцев были непрочь использовать рабское движение. Упомянутое письмо Лентула к Каталине предлагает последнему искать помощи у всех, «даже у самых униженных», как говорит Саллюстий, или «самых низов населения», как говорит Цицерон. Словесное добавление того же Лентула объясняет, кого следует разуметь под этими «униженными» и «низами». «Раз сенат объявил тебя врагом отечества, по каким соображениям ты гнушаешься рабами?» — спрашивает Каталину Лентул. По-видимому, даже принимались кое-какие меры для агитации в рабских массах. Так, Марку Цепарию, по каким-то свидетельским показаниям, «была отведена Апулия для ведения в ней пропаганды среди пастухов», а Апулия была областью крупного рабовладельческого скотоводческого хозяйства. Недаром Варрон, рассуждая о выборе пастухов и об обращении с ними, упоминает Апулию. Впрочем, затем Саллюстий проговаривается: террацинец Цепарий собирался отправиться в Апулию с целью поднять там рабов. И эта агитация была не без шансов — катилинарцы были популярны в рабской среде.
По крайней мере, рабы и вольноотпущенники Лентула и Цетега, узнав об аресте своих господ, пытались освободить их насильственным образом, а к самому Катилине в армию Манлия рабы вначале стекались «огромными толпами». Но этот картинный злодей не решился на величайшее злодеяние с точки зрения рабовладельческого общества. По свидетельству Саллюстия, «всемерно полагаясь на силы своих сообщников, он вместе с тем считал совершенно неподходящим для своих интересов создавать впечатление, что он допустил в деле, касающемся римских граждан, участие беглых рабов». И, может быть, этим самым окончательно подписал смертный приговор возглавленному им движению. Этот отщепенец не только своего сословия, но и всего рода человеческого, если на минуту поверить Саллюстию и Цицерону, не мог встать выше своего класса.