«Ипатия» Кингсли занимает несколько особое место в истории данной темы. Роман Кингсли несомненно самое популярное из всех произведений, посвященных трагической смерти этой незаурядной представительницы позднеэллинской философии и науки. Но уже и в самом выборе темы, и в ее трактовке сказывается как сам автор, англиканский священник, поднявшийся до высокого поста духовника самой королевы Виктории, так и его идеологическое окружение. Находившийся в конце 40-х годов под впечатлением размаха чартистского рабочего движения и под влиянием социальных идей Карлейля[25], Кингсли занимается пропагандой безвредных для английской буржуазии идей христианского социализма, куда входило и основание производственных товариществ, и посвящение рабочих, и разъяснение английским капиталистам их «социальных обязанностей». Это нашло свое отражение и в первых литературных опытах Кингсли, особенно в наиболее значительном из его первых романов — «Олтон Локк». Однако это увлечение Кингсли рабочим движением оказалось очень недолгим. Уже в начале 50-х годов, под влиянием наступившей реакция во Франции, развала чартистского движения в Англии и своего собственного классового положения, Кингсли значительно охладел ко всякого рода социальным проблемам. Позднее он сам рассказывал, что еще будучи двенадцатилетним мальчиком он наблюдал в Бристоле восстание рабочих и сделался на целых десять лет «аристократом до мозга костей, полным ненависти и презрения к этим опасным классам». Можно думать, что таким, несмотря на весь внешний покров христианского «добролюбия», Кингсли остался на всю жизнь.
Вслед за Карлейлем он пробовал бороться с «cant» — специфически английским видом лицемерия, которое обладает способностью не видеть очевидных вещей и презирать тех, кто эти вещи видит. И, по-видимому, сам заразился этам лицемерием на всю жизнь. Его дальнейшая «социальная» деятельность с ее упором на улучшение санитарных условий жизни английского пролетариата, на пропаганду эмиграции избыточного населения была лишь данью своему духовному сану и поверхностной филантропии. Даже Карлейль стал казаться ему чересчур нейтральным по отношению к той религии, служителем которой он являлся.
Шотландский мыслитель был вытеснен у Кингсли типичным английским богословом Морисом, книга которого «Царство Христа» сделалась чуть ли не настольной у автора английской «Ипатии». Морис пытался оживить засохшую официальность англиканизма довольно примитивной мистикой, — учением о постоянном и непрерывном откровении божественного начала в жизни человечества. Вполне понятно, почему Кингсли с таким рвением и жаром выступил против штраусовской «Жизни Иисуса», подрывавшей веру в божественность Христа и новозаветные чудеса. Да и как мог Кингсли сочувствовать Штраусу, если в одной из своих «Вестминстерских проповедей» он прямо заявил — «Мир должен быть сотворен именно таким образом, потому что он сотворен Иисусом Христом, нашим господом, и законы мира — подобие его характера — милосердны, так как он милосерд, и строги, так как он строг». Кингсли чересчур глубоко сидел в рамках официальной церковности, чтоб пойти не только за Штраусом, но даже за Карлейлем.
Именно Морису Кингсли во многом обязан в своей работе над «Ипатией». Прежде всего общей установкой романа. Действие последнего происходит главным образом в области чистой идеологии. По совету Мориса Кингсли пользовался преимущественно неоплатонической литературой для воссоздания александрийской культуры начала V века н. э. Занятия неоплатонизмом не прошли для Кингсли безрезультатно, позднее он издал специальный очерк — «Александрия и ее школы». Даже один из важнейших мотивов романа — обращение в христианство Рафаэля Эбен-Эзры после бесед с Августином подсказан Кингсли Морисом. Последний факт весьма важен для объяснения отношений Кингсли к главнейшим персонажам своего романа и, в первую очередь, к самой Ипатии. Кингсли, хотя и церковник, не может отрицать огромного впечатления, производимого Ипатией на большинство ее культурных современников. Поэтому его Ипатия окружена учениками самых различных народностей и в его изображении является живым воплощением эллинизма на его закате. Но Кингсли нужно и другое — показать какую-то ее внутреннюю неполноценность, внутренний дефект, присущий ей уже потому, что она явный враг христианства. Конечно, под христианством Кингсли разумеет не официальную организацию Александрийской церкви, руководимой Кириллом, а «вечные» христианские истины, которыми в романе обладают Августин, Синезий и даже Авфугий-Арсений.