В этой безличности Гомера как субъективной личности и в его личной индивидуальности как творца «Илиады» запечатлевается и самый характер эпоса. Он глубоко аристократичен — терситы для него противны и смешны, но там, где он уходит от шума ахейско-троянской распри, маленькая копия которой видна и на мастерски исполненном Гефестом щите Ахиллеса:
там он видит и другие картины — труда пахарей, жнецов, виноградарей, пастухов, труда, благословенного великим поэтом, и пляски юношей и дев, где
Так и своего предшественника, более безвестного, чем Демодок, вырезывает на Ахиллесовом щите творец «Илиады». Эта эпическая объективность за грохотом бури и ссорами басилеев видит и нечто более твердое и вечное — постоянный героизм человеческого труда. И кажется, что не Ахиллес, вооруженный Гефестовым щитом, отправился в бой на погибель троянцев, а Гомер, с «Илиадой» в качестве божественного щита, величественно и спокойно, как его гекзаметр, стоит в первом ряду героев не человекоубийственных войн, а творцов великих произведений мировой литературы. Ибо древний грек был настолько мудр, что «героем был для него не только великий воин, но и великий деятель в человеческой жизни».
«ОДИССЕЯ» И ГОМЕР
В своем введении к «К критике политической экономии» Маркс указывает, что греческое искусство и эпос «еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом»[4]. Само историческое развитие древней Греции для него является «детством человеческого общества», обладающим «для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень». Но социальный мир греческого эпоса — это уже «детство детства», это эпоха разложения старинного греческого родового строя, «этой удивительной организации во всем ее младенчестве и простоте», по словам Энгельса. Этот процесс разложения старинного рода заметен в «Одиссее», пожалуй, еще больше, чем в «Илиаде». Это особенно заметно на видоизменении одной из характернейших черт родового строя — общего владения землей.
Когда Одиссей возвращается на родину и желает сохранить свое инкогнито, он рассказывает вымышленную историю о своем происхождении, как его, сына критского «богатого мужа» и рабыни, обделили при дележе наследства:
Ему удалось поправить свои дела только женитьбой на богатой наследнице.
Во всем гомеровском эпосе часто встречается термин «клерос», первоначально, по-видимому, небольшой старинный надел с домом. Само по себе существование таких «клеросов» могло бы быть и совместимо со старинными родовыми порядками, но дело в том, что гомеровская терминология идет и дальше. Она знает термины: «аклерос» — безнадельный и «поликлерос» — многонадельный, что служит несомненным доказательством ломки старинных земельных отношений. Основной нерв старого родового быта: «земля — достояние всего племени», — был уже подрезан.
Эта земельная дифференциация предопределяла возникновение аграрного вопроса, всего более острого для мелкого землевладельца. Для «многоклерных людей» вставал вопрос о приискании рабочих рук. Появляются питающиеся милостыней неимущие и батрачащие безземельные.
Одиссею, возвратившемуся под личиной бездомного странника, приходится выпить горькую чашу приглашения на наемную работу: