В этом отношении характерен эпизод с антисемитским выступлением Кирилла.
Александрийские евреи уже со времен Птолемеев пользовались рядом существенных льгот и известным самоуправлением, что, однако, не мешало Александрии быть одним из центров античного антисемитизма и даже погромных выступлений против еврейского населения. Правящие александрийские круги всегда умело пользовались этими антисемитскими выходками в своих собственных интересах, и их достойным наследником в этой почтенной деятельности оказалась христианская церковь. Без всякой санкции со стороны императорской власти христианский епископ повел фанатических монахов и городскую чернь на приступ еврейского квартала Александрии, который был разграблен, а захваченное имущество было разделено между ревнителями веры. Несомненно, что этот погром носил демагогический характер, что религиозный фанатизм александрийских христиан был использован Кириллом для того, чтобы сделать богатое еврейство ответственным за нужды александрийского простонародья.
Характерны и последствия этого «геройского» поступка. Когда префект Египта Орест пожаловался на самоуправство Кирилла императорскому правительству, то науськанная архиепископом банда нитрийских монахов чуть не расправилась с префектом на улице. Захваченный на месте преступления монах Аммоний был казнен по приказанию Ореста, но под новым именем «Таумасия» — «удивительного», был причтен к лику мучеников Кириллом. Вся эта антисемитская инсценировка была достойной увертюрой к растерзанию-Ипатии. Нельзя, конечно, сказать, что Кингсли симпатизирует этим подвигам Кирилла, но весь этот эпизод изложен им так спокойно и «объективно», что эта невозмутимость английского джентльмена и духовного лица приобретает какой-то сомнительный характер.
Порочность романа Кингсли и состоит в какой-то патологической нечувствительности автора к социальному фону, на котором происходит действие. Чартистское движение, вызвавшее какие-то социальные потуги в деятельности самого Кингсли, не заставило его пристально всмотреться в социальную борьбу, скрытую за спорами неоплатоников и христианских апологетов, за александрийским погромом и трагической смертью Ипатии.
Бунзен все же называет «Ипатию» «социальным романом». Это может быть принято только с весьма существенной оговоркой. Робкая социальная критика, имеющаяся в «Ипатии», направлена главным образом не против невежественного александрийского монашества, не против политики Кирилла, а против фарисейства современного Кингсли англиканского духовенства. Впрочем, и здесь Кингсли скоро утешился, и англиканская иерархия весьма скоро оказалась у него на пути к духовному выздоровлению.
И тем не менее истина может оказаться сильнее самого автора. Пусть роман Кингсли неглубок, пусть он односторонен и идеалистичен, — сами факты, изложенные в нем, вопиют и рассказывают вполне недвусмысленную повесть о том, как победившее христианство показало черты самой резкой религиозной нетерпимости, фанатизма и ненависти. Если знаменитые десять традиционных «языческих» гонений на христианскую церковь являются позднейшей тенденциозной выдумкой, благочестивой легендой церкви-победительницы, и трезвая историческая критика сводит эти гонения к весьма скромным размерам, то те гонения, которые устраивались христианской церковью на всех инакомыслящих, — вещь весьма реальная.
Эпоха падения древнего мира и торжества христианства очень бледно освещена художественным творчеством. Это и понятно. Еще так недавно эта область истории была под строгим табу — либо прямого запрещения, либо своеобразного буржуазного лицемерия. Кингсли, как типичный англичанин викторианской эпохи, не мог, конечно, раскрыть глубокого социального смысла того переворота, который отделяет древний мир от европейского средневековья. Его собственный социальный идеал находился где-то в созданных фантазией Карлейля блаженных средних веках, когда существовали якобы мирные и патриархальные отношения между работодателем и рабочим. Но он имел смелость взять сюжетом своего романа такой исторический эпизод, где самое елейное благочестие было бессильно обелить действия христианской иерархии, хотя сам Кингсли входил в ее ряды. Более того, и самые исторические факты, поскольку они доступны историку, изложены им в их подлинном виде.