«Находившиеся в городских предместьях академия платоников, лицей перипатетиков, портик стоиков и сад эпикурейцев были усажены деревьями и украшены статуями, а сами философы, вместо того, чтобы запираться в своей школе, как в монастыре, поучали среди широких и красивых аллей, которые отводились в различные часы то на умственные занятия, то на физические»[228].
Кризис империи, постепенное угасание общественной жизни не могли не отразиться на общем состоянии культурного развития Рима. Образно сравнивая историю Рима с историей человеческой жизни, Аммиан Марцеллин рисует картину детства, юности, возмужалости и старческой дряхлости Рима, сопровождающейся падением нравов. Дело дошло до того, — пишет он, — что в дом вместо философа приглашается певец, вместо наставника в ораторском искусстве — знаток актерского ремесла. «В то время как библиотеки подобно кладбищам, закрылись навсегда, фабрикуются водяные музыкальные инструменты…» (XIV, 6, 18). Речь здесь, конечно, идет о частных библиотеках, но общее падение тонуса литературной жизни не могло не затронуть культуру книги вообще.
Из всех памятников античной культуры, накопленных за долгие века ее развития, книги оказались одним из самых ранимых. В пламени пожаров, под развалинами древних храмов, разрушенных во время бурных событий последних веков существования Западной Римской империи, погибли тысячи книг: многие произведения античной литературы оказались утраченными навсегда[229]. Но, вероятно, еще больший урон причинили собраниям античных книг невежество и злоба людей, разжигаемые религиозными предрассудками. Победившее в IV веке христианство рассматривало (по крайней мере, на первых порах своего существования) всю античную литературу и соответственно все «языческие» книги как самого заклятого врага. Памятники античной культуры были неотделимы от античной мифологии (и тем самым — античной религии), и толпы христианских фанатиков уничтожали не только «языческие» капища, но и все то, что в них хранилось, стремясь вытравить всякое упоминание о греко-римских богах. Светские библиотеки постепенно исчезают, и их место занимают церковные христианские библиотеки с их специфической литературой. С какой решительностью отвергалось все связанное с древней античной культурой, видно из сочинений раннего апологета христианства Тертуллиана. В трактате «Об идолопоклонстве» он доказывал, что христианам не следует заниматься искусством (ибо объектом искусства всегда были языческие боги), архитектурой (для изучения которой надо постигать строение языческих храмов), а также преподавательской деятельностью (ибо в школах читают языческих авторов).
Но вместе с тем, было бы упрощением и в конечном счете серьезной ошибкой сводить роль христианства только к негативным результатам. В недрах раннехристианской «вселенской» церкви очень рано зародилось и получило распространение иное направление, стремившееся примирить христианство с античной культурой. Деятели этого направления принадлежали к числу высокообразованных людей, прекрасно сознававших истинную ценность памятников античной литературы и искусства; поэтому они прилагали немало усилий, чтобы спасти драгоценные реликвии прошлого от фанатизма своих единоверцев. Развитие новой христианской литературы, усложнение догматов христианского вероучения, теологические дискуссии, для которых было необходимо овладение приемами древней риторики — все это требовало от верхушки церковного клира высокого общеобразовательного уровня[230]. У образованных христиан стали возникать «тройные» библиотеки — «римская», где хранились произведения литературы на латинском языке, «аттическая» — с произведениями греческих авторов, и христианская. Об одной такой библиотеке рассказывает Сидоний Аполлинарий (Ep., IV, 11, 6).
Указанному направлению в раннехристианской идеологии (одним из видных деятелей которого был также Кассиодор Сенатор, о котором говорилось выше — см. главу VIII) было суждено пронести светоч культуры сквозь долгий мрак средневековья, пока он не зажегся новым ярким светом в эпоху Возрождения[231].
Глава XI Заключение
Великая цивилизация античного мира не перестает занимать и удивлять нас, людей XX века. Восторгаясь мастерством, необыкновенным вкусом и чувством изящного, которые отличают ее творцов — художников, писателей, поэтов — мы не должны забывать, что эти выдающиеся достижения были бы немыслимы без высокого расцвета книжной культуры. Известный английский исследователь В. Тарн в своей книге «Эллинистическая цивилизация» как-то заметил, что эллинизм представлял собой мир, «лишенный машин и полный рабов». Он мог бы при этом добавить — «и полный книг». Их становилось все больше и больше по мере продвижения греко-римской культуры в новые области и страны, на Запад и на Восток. Когда в результате неудачного похода против парфян погиб римский полководец Красс, его окровавленная голова была доставлена ко двору парфянского владыки. В момент прибытия гонца, доставившего кровавый трофей, парфянский царь вместе со своими приближенными и всем двором смотрел пьесу Эврипида «Вакханки». Актер, игравший Агаву, схватил голову Красса и торжествующе потрясая ею в воздухе, запел арию Агавы: «Мы несем с собой из далеких гор славную добычу, кровавую дичь…». Нас поражает в этом эпизоде, рассказанном Плутархом в биографии Красса, не столько трагичность событий, сколько то, что искусство трагедии к этому времени уже успело проникнуть в далекую Парфию. Поставить трагедию можно было, разумеется, только обладая ее текстом.