Я оглянулся назад и увидел Дюма: он плавно спускался вниз сквозь отверстие на фоне слабого зеленоватого сияния. Впрочем, теперь нам не было дела до неба. Мы очутились в ином мире, никогда еще не видевшем луча света. Тщетно силился я увидеть световую дорожку от моего фонаря: в подземном источнике совершенно не было взвешенных частиц, которые могли бы отразить свет [14]. Лишь иногда в темноте загорался световой кружок – это луч упирался в скалу. Увлекаемый вглубь тяжелым грузом, я продолжал нетерпеливо мчаться вперед вниз головой, не задумываясь о Дюма. Внезапно меня остановил рывок за пояс; сверху посыпались камни. Превосходя меня весом, Диди попытался притормозить ногой. Теперь в его скафандр просачивалась вода. С грохотом катились вниз здоровенные обломки известняка. Один из них ударил меня в плечо. Я смутно сообразил, что должен попытаться думать. Но… я не мог думать!
На глубине девяноста футов я нашел стоящую на уступе чушку. В свете фонаря она казалась отнюдь не предметом из другого мира, а составной частью всего окружающего. Все так же смутно я сообразил, что должен что-то сделать с этой чушкой. Я столкнул ее вниз. Она покатилась вслед за камнями. Мое затуманенное сознание не заметило исчезновения висевшего на плече запасного каната. Я не знал, что позабыл дать Фаргу сигнал потравить канат с грузилом. Я забыл о Фарге, забыл обо всем, что было позади. Тоннель изгибался под острым углом. Моя правая рука непрерывно крутилась, рисуя световые круги на гладко отполированной стене. Я двигался со скоростью двух узлов. Я был в парижском метро. Никто не попадался мне навстречу: ни одного окунька, ни одной рыбы вообще.
В это время года – после летнего сезона – наши уши обычно оказывались уже хорошо натренированными. Так почему же я ощущаю такую боль в ушах? Что-то случилось. Луч уже не бежал вдоль стены тоннеля – теперь он уткнулся в плоское дно, покрытое мелкими камешками. Это была уже не скала, а земля, грунт на дне колодца. Тщетно пытаюсь увидеть стены: я оказался на дне огромной пещеры, заполненной водой. Здесь я нашел чугунную чушку, однако не мог нигде обнаружить ни цинковой лодки, ни сифона, ни качающейся скалы. Голова раскалывалась от боли. Мне не хотелось ничего предпринимать.
Я вспомнил, что нужно изучить географию этой гигантской подземной пустоты. Ни стен, ни потолка, только уходящий вниз под углом в сорок пять градусов пол… Между тем, чтобы возвращаться, необходимо сначала разыскать свод этого грота, который ведет в сокровенные глубины занимающей наши умы тайны.
Что-то знакомое привлекло мое внимание – луч света выхватил из тьмы извивающийся канат, на котором повисла какая-то бесформенная масса. Это был Дюма в его громоздком снаряжений, изогнувшийся этаким нелепым червяком. Он вяло взмахивал руками, пытаясь привязать к канату ледоруб. Я подплыл и посмотрел на его глубиномер – сто пятьдесят футов. Под стеклом прибора поблескивала вода; очевидно, мы фактически находимся еще глубже, не менее двухсот футов по вертикали и в четырехстах футах от поверхности, на дне извилистого наклонного тоннеля.
Мы оказались жертвами какой-то необычной формы глубинного опьянения. Вместо игривой веселости – гнетущее беспокойство. Дюма явно чувствовал себя еще хуже, чем я. В моем мозгу вертелись несвязные мысли: «Странное самочувствие для этой глубины… Возвращаться нельзя, пока не установлю, где мы. Почему я не ощущаю никакого течения? Канат с чушкой – наш единственный выход отсюда. Вдруг мы его потеряем? А где же канаты, что были у меня на плече?» Я ухитрился припомнить, что где-то потерял их. Затем взял руку Дюма и вложил в нее сигнальный канат. «Жди здесь! – прокричал я. – Я найду тоннель».
Диди подумал, что у меня кончился воздух, и я прощу у него запасной акваланг. Я пытался нашарить фонарем потолок пещеры – тщетно…
Дюма находился в состоянии тяжелого наркоза. Он решил, что я в опасности, и принялся лихорадочно отвязывать акваланг. Нервно размахивая руками, он заскользил по гравию и выпустил канат, связывавший нас с поверхностью. Канат растворился во мраке. Я плавал вверху, ища вслепую стену или потолок, как вдруг ощутил, что Дюма тянет меня назад, делая мои поиски невозможными.
Диди уже наполовину потерял сознание. Едва я коснулся его, как он со страшной силой ухватил меня за кисть и потянул к себе, охваченный отчаянным страхом за свою жизнь. Я вырвался и отступил назад, затем осветил Диди фонарем: сквозь стекло маски были видны его судорожно вращающиеся выпученные глаза.
Мертвую тишину пещеры нарушало только мое прерывистое дыхание. Я напряг остатки умственной энергии, чтобы обдумать создавшееся положение. К счастью, здесь не было течения, которое могло бы отнести Дюма в сторону от грузила. Малейшее течение, и мы оба пропали. Грузило должно быть где-то поблизости. Я усиленно искал глазами ржавый слиток металла, который был для нас дороже золота. Вот она! Увесистая, солидная, спасительная чугунная чушка! А вот и канат, уходящий во мрак, туда, где сосредоточились теперь все наши надежды.
Отуманенное сознание Дюма утратило контроль над челюстями, и мундштук выскочил у него изо рта. Диди глотнул воды и чуть было не захлебнулся, но каким-то чудом вновь нащупал мундштук. Канат манил меня наверх. Но как я поплыву, волоча тело Дюма, весящего не меньше двадцати пяти фунтов в наполненном водой скафандре? Я был совершенно обессилен вследствие таинственного воздействия затопленной пещеры. Нельзя сказать, чтобы нам пришлось слишком уж сильно напрягаться, и тем не менее Дюма был беспомощен, а я совершенно одурел.
Я решил карабкаться по канату, таща за собой Диди. И вот я уцепился за канат и двинулся вверх, перехватываясь руками; Дюма волочился следом по гладкой вертикальной стене.
Едва я перехватился в третий раз, как Фарг услужливо потравил канат, истолковав его подергивание как сигнал. Я с величайшим недовольством отметил, что канат подается, и делал нечеловеческие усилия, стараясь выиграть хоть один дюйм. Фарг продолжал с готовностью травить канат, чувствуя нетерпеливые рывки снизу. Прошла целая вечность, прежде чем я сообразил, какой тактики придерживаться: надо тянуть канат, пока он не кончится, – уж конец-то Фарг не выпустит из рук! И я принялся с унылым усердием выбирать канат.
Четыреста футов каната прошло через мои руки и легло кольцами на дне пещеры. Вдруг я почувствовал ладонью узел: Фарг нарастил канат, предполагая, что мы в этот самый момент пробираемся по последней подземной галерее Воклюза!..
Я отдернул руки от каната, словно это была змея. Оставалось только лезть вверх по тоннелю на манер альпинистов. И вот я начал карабкаться по выступам фут за футом, останавливаясь каждый раз, когда начинал задыхаться от перенапряжения, грозившего мне потерей сознания. Огромным усилием я заставлял себя лезть вперед и вперед; я чувствовал, что мои старания достигают цели. Стоя на цыпочках, я старался получше ухватиться руками за очередной выступ, как вдруг пальцы соскользнули, и меня потянуло вниз бессильное тело Дюма.
Потрясенный неудачей, я снова подумал о канате и вдруг вспомнил об условленном сигнале: шесть рывков означает немедленно вытягивать наверх! Я схватил канат и стал дергать его, уверенный, что могу сосчитать до шести. Четыреста футов ненатянутого, петляющего на выступах каната! Фарг, неужели ты не чувствуешь, что здесь происходит? Мои силы были уже на исходе. А тут еще Дюма…
Почему Дюма не может понять, какой обузой он стал для меня? Дюма, ты ведь все равно погибнешь. Если уже не погиб. Диди, у меня рука не поднимается сделать это, но ведь ты уже мертв и не хочешь выпустить меня живым отсюда. Уйди с дороги, Диди! Я протянул руку за кинжалом на поясе – обрезать канат, связывающий нас друг с другом.
Как ни затуманен был мой рассудок, что-то удержало меня, к кинжал остался лежать в ножнах. Диди, прежде чем обрезать канат, я еще раз попытаюсь связаться с Фаргом. Я взялся за канат и стал раз за разом давать сигналы бедствия. Диди, я делаю все, что только может сделать человек. Я умираю с тобой.