Слова Лапласа «Я сказал все!» неприменимы к 30-м годам. Они сказали мало, особенно в печати. Неизмеримо больше осталось в лекциях и беседах, в обширном фольклоре этого сложного десятилетия. Многое не переиздано или никогда не было собрано, осталось в тени, окруженное лживой легендой. Нужно также принять во внимание завесу непроходимого празднословия. Судить о тех временах на основании арифметического учета печатных источников — это значит остаться за пределами задачи. Мне приходилось читать западных авторов, пишущих историю советской литературы с явно враждебной тенденцией. Следуя за догматическим празднословием тех лет и принимая его за дух времени, они говорят то же самое, только с обратным знаком. Нужно иметь ключ к внутренней жизни 30-х годов, чтобы понять их роль в развитии нашего общественного самосознания.
Обратившись к статьям Игоря Ильина, никогда раньше не видевшим света, я с некоторой неожиданностью для себя мог убедиться в том, что он был убежденным последователем наших взглядов, изложенных на предшествующих страницах. Ильин применяет к Сократу и Пифагору, к античному театру и пластике древних те же приемы исследования, которые, например, В. Гриб применил к Бальзаку, стремясь доказать, что так называемый легитимизм великого писателя был только реакционной формой демократического содержания. Другие авторы применили эту идею к Шекспиру, Георг Лукач — к Гёте и всей широкой области истории литературы. Не стоит продолжать — такие перечисления всегда похожи на военный парад.
Что касается Ильина, то нельзя сказать, что он стоял у самого эпицентра идейного движения тех лет, но, кажется, это имело для него свою положительную сторону. В работах нашего автора есть свой научный характер, своя особая выразительность, не внушенная никем. Здесь и там встречаются, так сказать, деловые повторения общих идей, однако нигде не найдешь ни грубой вульгаризации этих идей, ни ученического подражания с претензией на оригинальность, ни уязвленного самолюбия отпавшего сеида. Я не говорю уже о том, что Игорь Ильин — человек твердой веры. Он не меняет свой клад на мелкую монету приспособления к той или другой влиятельной силе — сегодня одной, завтра другой, сегодня — к немыслимой мазне в духе базарного реализма, завтра — к новой модернистской эстетике. Что у него лежит на сердце, то он и говорит в надежде принести пользу своим согражданам. Нравственная поверхность его труда спокойна, без всякой ряби.
Как жаль, что плоды этой жизни, насыщенной внутренним содержанием и честной готовностью служить общему делу, невелики по сравнению с тем, чего можно было ожидать! Широта взгляда часто противоречит незакончен-
ности исследования, между общей идеей и эмпирическим материалом не хватает некоторых промежуточных звеньев. К несчастью, какой-то завистливый древний бог отнял у Игоря Ильина способность ясного изложения мысли, которым в такой превосходной степени владел талантливый В. Гриб. Наконец, все это невелико по объему, а продуктивность, при прочих равных условиях, также имеет значение. Литературное наследие Ильина — эскиз, богатый оттенками исторического понимания.
Но, увы, в этом отношении он не оригинален. Вспоминая известные мне биографические факты из жизни других союзников и друзей, я вижу повсюду, за малыми исключениями, один и тот же закон. Non finite! Таков был общий удел марксистской мысли 30-х годов. Речь ее оборвалась на полуслове. Широкий замысел и благодарная историческая перспектива — но мало сделано. Нельзя сказать, что идеи 30-х годов остались без последствий — влияние их велико и у нас, и за рубежом. Однако влияние это анонимно и отчасти испорчено. Между надеждой и ее осуществлением возникла большая трещина.
Для оправдания своих слабостей люди охотно ссылаются на внешние причины. Да, препятствия были велики, и много было приложено усилий к тому, чтобы не оставить даже следа от наших начинаний. Однако самое большое препятствие заключалось в обширности открывшихся задач и недостатке сознательных реальных сил. Вот почему идейное наследство 30-х годов и сегодня остается еще не исчерпанным источником, из которого может заимствовать силы наша теоретическая мысль, прочно опирающаяся на фундамент учения Маркса и Ленина.
История, сказал Маркс, всегда ставит перед собой только разрешимые задачи. Это, конечно, так, но она не рассчитывает при этом своих сил. Их часто не хватает для немедленного решения поставленных задач, и старое снова выходит на поверхность жизни, принимая некоторые внешние формы, более удобные для изменившейся обстановки. Так было и в данном случае. Но если наши скромные усилия имели свою необходимую сторону, задача еще не раз вернется, пока не будет решена, а прочее пусть будет забыто — его не жаль.