Это было время великих открытий. Корабли достигали звезд, опускались на планеты. Чужие солнца пылали над головами астронавтов. Чужая жизнь окружала корабли. Каждый шаг был шагом в Неизведанное. Корабли возвращались на Землю, и те, кто летал, рассказывали людям о светящихся в темноте цветах - они рассыпались от прикосновения руки, о занесенных илом циклопических постройках - следах исчезнувших цивилизаций, об удивительно ровных базальтовых плитах среди хаоса скал - стартовых площадках чьих-то звездолетов.
Много великих открытий сделали в то время. Удалось познать и очень малое - зарождение жизни, и очень большое - рождение Галактики. Звездный Мир щедро раскрывал свои тайны…
Это было время великих подвигов. Через суровые испытания проходили корабли - и нередко гибли. Иногда взрывались ионные двигатели. Иногда при спуске разрушалась электронная аппаратура - и астронавты оставались на чужой планете. Случалось и так, что корабль неосторожно приближался к тусклой, едва светящейся звезде; она внезапно вспыхивала, извергала в пространство раскаленный, огненный газ - и корабль не успевал уйти. В последние минуты вся энергия разрядных батарей отдавалась антеннам корабля, посылавшим на Землю прощальный привет. Корабль погибал, а посланный им сигнал годами летел к Земле сквозь черную бездну Звездного Мира. И вечно бодрствующие щупальца земных антенн улавливали горестную весть. Тогда все люди - где бы они ни были - на минуту прекращали работу. Земля молчала…
И вновь уходили в Звездный Мир корабли. С каждым годом их становилось все больше и больше.
Это было время, когда на многих планетах чужих звездных систем люди впервые подняли алый флаг Объединенного человечества. Желтый диск Проциона, вишневый - Звезды Каптейна, голубой - Альтаира светили над этим флагом. А там, где нельзя было поставить флаги, где атмосфера вечно ярилась и буйствовала, воздвигали обелиски. На них указывалось название корабля, первым достигшего планеты, и время, прошедшее на Земле после Великой Революции.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧЕРНАЯ ПЫЛЬ
«Искушенный читатель прочтет эту историю и пожмет плечами, - стоило ли так волноваться. Он скажет слова, способные погасить солнце: "Что же здесь особенного?" - и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону»
К. Паустовский
Ланской не видел старика шесть лет. Старик часто приглашал к себе учеников, но Ланского он не позвал ни разу. Шесть лет назад в Гибралтаре старик закончил свою последнюю работу - статую Моряка. Ланской был на открытии. Старик создал великую вещь. Другого от него не ждали: со времен Микеланджело мир не знал лучшего мастера.
Статуя стояла на черных, изъеденных океаном скалах. Волны разбивались о камни, рваные клочья серой пены летели вверх, к ногам статуи. Моряк был юношей, мальчишкой. Он смотрел в океан и ждал чьей-то команды. Ветер взлохматил его волосы, парусом выгнул расстегнутую рубашку. Чувствовалось, что под ним накренившаяся палуба, а впереди опасность, и сейчас что-то произойдет. Но мальчишка смеялся. Казалось, он кричал океану: «Ну-ка, пошевеливайся… Налетай!.. Посмотрим, кто кого!»
Чутье художника не изменило старику. Он нашел ту меру бесшабашного веселья, которая была нужна. Чуть больше - и мальчишка был бы просто смешным забиякой. Чуть меньше - и исход поединка внушал бы сомнение. А так было ясно: если даже океан и осилит этого мальчишку, придет другой, станет на его место и снова крикнет: «Ну-ка, пошевеливайся… Посмотрим, кто кого!»
Старик подошел к Ланскому и, не здороваясь, спросил:
– Нравится?
Ланской сказал, что статую следовало бы немного поднять над водой.
Старик недобро покосился на него желтоватыми глазами.
– Молодец, - проскрипел он. - Кроме тебя, никто не заметил.
Он долго смотрел на статую. Был знойный день, но старик кутался в длинный плащ.
– Дурак, - неожиданно сказал он и повернул к Ланскому иссушенное, костлявое лицо. - Сегодня прилив. Самый высокий в году. Понял? Вот. Теперь уходи.
Прошло шесть лет. Старик не приглашал Ланского, не писал писем. От друзей Ланской узнал, что старик совсем плох. Говорили, что он уехал умирать к себе на родину, в Геную. И вдруг пришла телеграмма: «Вылетай сию же минуту». Через три часа Ланской был в Генуе.
Старик, укутанный теплым пледом, лежал в кресле на веранде. Внизу - под обрывом - тихо плескалось море. По потолку веранды перекатывались светлые пятна - солнечные блики, отраженные волнами.
– Садись, - негромко произнес старик. По обычной своей манере он не поздоровался и ни о чем не спросил.
Ланской сел на грубо сколоченную, некрашеную скамейку. Старик, глядя на море, сказал:
– Видел твои работы. Умеешь. Получается.
Он пожевал губами, в желтых глазах промелькнул огонек.
– А помнишь, тогда… ты только приехал… первая работа, не рассчитал, сколол кусок, хотел его наложить… Что я тебе тогда сказал?
– Вы сказали словами Вазари: «Заплаты подобного рода простительны сапожникам, а не превосходным мужам или редкостным мастерам, - вещь весьма позорная и безобразная и заслуживает величайшего порицания.»
Старик беззвучно смеялся. Его тощая жилистая шея дрожала, лицо сморщилось.
– Запомнил? Это хорошо. У меня плохая память… Сколько мне лет? Да, да, сто семь. В каком году я родился?
– По новому летоисчислению…
Он стукнул костлявым кулаком по подлокотнику кресла.
– Не надо нового! Не привык я к нему… По-старому.
– В тысяча девятьсот сорок пятом.
– А тебе сколько лет?
Ланской ответил.
– Молод. Очень молод, - сердито сказал старик. - Ты почему этот барельеф… ну, как его… в честь Первой лунной экспедиции… сделал из лунного камня? На земле не нашел материала? Фокусы!..
Ланской молчал, зная, что лучше не возражать.
– Фокусы, фокусы… - ворчал старик. - Видел я проект памятника погибшим астронавтам. Постамент, а на нем ракета - израненная, опаленная, с пробоинами, с умолкнувшими дюзами… Что скажешь?
Ланской ответил, что скорее всего, это не очень удачная выдумка. Дело не в корабле, а в тех, кто летал на нем.
– Еще бы! - нетерпеливо воскликнул старик. - Через тридцать лет посмотрят люди на такой памятник и подумают: «Ну и корабли же были!» - и только. Надо изваять человека. Тогда и через тысячу лет он будет современником тех, других… Отвага не стареет.
Он закрыл глаза и долго молчал. Ланскому показалось, что он спит. Появилась женщина - такая же древняя, молча поправила плед, ушла. Внезапно старик поднял голову, цепко взглянул на Ланского, сказал:
– Работать не могу. А надо. Есть большое дело. Ты слышал об экспедиции Шевцова?
– Так, совсем мало, - ответил Ланской.
Старик опять разволновался.
– Почему? Читать перестал? Дальше своего камня не смотрел?
Он быстро затих.
– Ладно. Слушай. Надо сделать вещь - на века. Я хотел - но не могу. Ты сделаешь. Я за тобой все время слежу. Другие - им поддержка нужна, подсказка. А ты сам соображаешь. Поэтому я тебя и не трогал. А сейчас позвал. Сделаешь эту работу за меня. Я обязательно доживу - видеть хочу… - Слушай, Шевцова сейчас нет. Он снова ушел к Сириусу. Мне сказали, что телесвязь с ракетой продержится еще несколько дней. Ты вылетишь на эту… как ее?.. Станцию Звездной Связи. Я все устроил, тебя встретят. Ты увидишь Шевцова и выслушаешь его рассказ. Понял?
Ланскому не хотелось спорить со стариком, но он все-таки очень осторожно спросил, обязательно ли говорить с Шевцовым.
– Молод ты еще, - ласково сказал старик. - Поймешь, когда он тебе расскажет. Ты думаешь, твой барельеф… этот… лунный… откровение? Нет. Ты смотрел назад, в прошлое. Получилась иллюстрация. Молчи! Надо смотреть вперед.