Лишь врожденное недоброжелательство к подлизыванию и умильным словечкам мешали мне эксплуатировать эту забавную черту ее характера.
— Я рада за тебя, Эли? — сказала она. — Хоть сегодня больше поводов для тревог, чем для радости, я рада за тебя.
Я шумно ликовал.
— Ну что же, Вера, — сказал я, успокоившись. — Возможно, на Земле я кажусь сумасбродом. Но эти дурные свойства моего характера могут пригодиться в иных мирах.
— И зло можно повернуть на добро. Но лучше без зла. Еще одно, брат. Тебе разрешено быть завтра в Управлении Государственных машин. Нам покажут, что удалось расшифровать. Ровно в десять — не опаздывай! — Она встала. — Пора спать. Твоя комната в том же виде, в каком ты ее оставил, улетая на Плутон, — прибрана, конечно.
— Я не хочу спать. Я посижу в саду.
13
В Столице дома опоясаны верандами через каждые пять этажей и садами на террасах каждого следующего двадцатого. Наша с Верой квартира на семьдесят девятом этаже Зеленого проспекта — внутренней стороны Центрального кольца. Я поднялся выше и присел в саду восьмидесятого этажа.
Не помню уже, сколько я там сидел и о чем думал. Путаные мысли переплетались с путаными чувствами, — я был счастлив и озабочен.
Потом я стал рассматривать ночной город.
В школах учат, что древние города ночью заливало сияние прожекторов и люминесцентных ламп. Они были шумны. На улицах вечно толклись прохожие. Хоть Столица — город немолодой, ей скоро четыреста лет, и давно уже не возводят таких скоплений зданий на клочке земли, в остальном она современна. Ночью магистрали Столицы темны и тихи. Чтоб не зажигать беспокоящий уличный свет, люди в сумерки надевают очки-преобразователи и отлично ориентируются в темноте.
Я люблю ночные контрасты Столицы — темные улицы и проспекты и сияющие полосы этажей. Сверкающая горная цепь Центрального кольца терялась вдалеке, за черной долиной парка вздымалось параллелями освещенных этажей Внутреннее кольцо — неозираемо широкая лестница от земли к небу.
Зато Музейный город, центр Столицы, был неразличим.
Ни пирамиды, ни ассирийские и египетские храмы, ни Кремль, ни собор Святого Петра, парижский Нотр-Дам, кельнская и миланская готика — все эти великие памятники прошлых веков, воспроизведенные на островном клочке земли, — ни одна из этих высоких точек, отчетливо видимых днем, не прорезалась искоркой в темноте.
Лишь красное полушарие на центральной площади — Управление Государственных машин — заливал свет.
На Земле каждому человеку разрешено входить, куда он хочет — на заводы, на склады, в институты, в общественные дворцы, только одно это здание под запретом. Любой из нас тысячи раз видел на стереоэкранах все комнаты и коридоры этого знаменитого «завода мысли и управления», как некоторые выспренне его называют, однако немногие счастливцы могут похвастаться, что побывали в нем. Три важнейших механизма — Большая Государственная, Большая Академическая и Справочная — неустанно, днем и ночью, не останавливаясь ни на секунду, трудятся там уже скоро два столетия.
Я смотрел на красное здание и думал, что сегодня в нем распутывают одну из труднейших загадок, когда-либо стоявших перед человечеством, и что, может быть, все благосостояние Земли зависит от того, правильно ли машины разберутся в ней.
И еще я думал о том, что мне придется далеко умчаться от этого места, где среди ста миллиардов элементов Большой имеется и неповторимо мой уголок в миллион клеточек, моя Охранительница, мудрый и бесстрастный мой наставник и поводырь. Я не раз сердился на Охранительницу, обзывал ее бесчувственной и бесполезной, и даже хвастался своим ироническим отношением к управляющим машинам. Но, по-честному, я привязан к ней, как не всегда привязываются к живому человеку.
Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и необдуманных шагов, а если меня что-то гложет, разве она не докапывается до причин неполадок и упадка духа, и маленькая, не больше меня самого, часть Большой ставит их перед всем обществом как важную социальную проблему, если, по ее критерию, они того заслуживают.
И разве я не всегда уверен, что если мне явится полезная людям идея, то, хоть сам я и забуду о ней, Охранительница, подхватив ее, введет в код Большой, а та немедленно реализует или поставит на обсуждение перед всем человечеством, — пусть лишь мелькнувшая у меня в мозгу идея стоит такого внимания!
Я также вспоминал, что, если ошибусь, совершу неудачный поступок, лишь бы он не вредил другим, Охранительница промолчит о моих неудачах, ни один друг, самый вернейший, не хранит так тайн, как она!
Нет, для меня она не была просто умно придуманной, умело смонтированной частью громадной машины, она была своеобразной частью меня самого, моей связью со всем человечеством, миллионами рук, протянутых мной каждому человеку!
Скоро, очень скоро эти связи ослабнут, если не исчезнут совсем, — Большую с ее ста миллиардами элементов в далекие путешествия не взять!
Мне захотелось в последний раз испытать могущество обслуживающих нас машин. Я приказал Охранительнице узнать, что за девушка дважды обругала меня. В мозгу засветился ответ: «Справочной для ответа не хватает данных».
После лирических размышлений о всесилии управляющих машин ответ Справочной смахивал на насмешку.
Андре любит доказывать, что мы живем в примитивное время, переходное к полностью устроенному обществу, — потребности, особенно духовные, все возрастают, половина остается неудовлетворенной. Еда, одежда, жилища, средства передвижения, образование, свободный выбор профессии — блага элементарные, их отпускают вволю, но их мне уже недостаточно, говорит он. Если же я задумаю переменить свои влечения и наклонности или из старика превратиться в юнца, даже Большая разведет своими электронными руками.
Воображаю, как бы он посмеялся моей неудаче со Справочной.
Я прислонился головой к олеандру и стал вспоминать встречи с той девушкой — толкотню у концертного зала, резкий разговор под навесом, куда мы укрылись от ливня. Я видел ее — сердитую, темноглазую, с тонким лицом, с высокой шеей и широкими бровями…
— Теперь данных достаточно, — зазвучал голос Охранительницы. — Девушка — Мэри Глан, родом из Шотландии, курс проходила на Марсе, куда уезжала с отцом. Сорок три года, рост сто восемьдесят два сантиметра, вес семьдесят пять килограммов, не замужем. Главное увлечение — выращивание растительных форм для планет с высокой гравитацией и жестким излучением.
— Женихов эта Мэри Глан не запрашивала? — поинтересовался я.
— Сердечных увлечений не было.
Я продолжал играть в «жениха и невесту», как называется в школах эта забава. Там Справочную засыпают вопросами о взаимной пригодности, особенно увлекаются этим девочки. Они перебирают по тысяче «женихов», а выходят замуж чаще всего не за тех, кого им рекомендовала Справочная.
— А я бы подошел ей? Какова степень нашей взаимной пригодности?
На этот раз Охранительница передала ответ Справочной секунды через четыре.
Воображаю, какую бездну семейных возможностей — нежностей, страсти, объятий, ссор, примирений, недоразумений, бед, обид, радостей, ликований — она рассчитала за это время! Я вдруг услышал презрительный голос Ромеро: «Не кажется ли вам, дорогой друг, что машинная техника нашего времени переросла себя? Раньше такие явления назывались „Зашел ум за разум“.»
Голос зазвучал так реально, что я обернулся. Подслушать мои запросы он, впрочем, не мог, тайна мыслей охраняется строго.
Справочная наконец возвестила:
— Ваша взаимная пригодность — десять и три десятых процента. Ее индивидуальная годность к вам — семнадцать и две десятых процента, ваша к ней — две и восемь десятых процента. Развод вероятен на первом месяце семейной жизни, неизбежен — к середине второго.
Я вспомнил, как Ромеро рассказывал смешную историю. Нашлись два романтика, мужчина и девушка, до того уверовавшие в безошибочность Справочной, что всерьез поручили ей отыскать себе пару. И Справочная, перебрав всех жителей Земли, свела именно их как максимально пригодных для совместной жизни. Теперь дело оставалось за тем, чтоб встретиться и влюбиться. Они встретились и почувствовали друг к другу отвращение.