Я посмотрел на картины, подумал немножко, а потом сказал:
— Если бы я не знал, что эти картины-копии тех, что висят в Русском музее, они бы очень мне понравились.
— А ты забудь, мальчик, что это копии. Пожалуйста, забудь.
— Как я могу забыть? Ведь вы мне сами сказали.
— А может, я пошутил?
— Но ведь они очень похожи на те, что я видел в Русском музее.
— Возможно, — сказал задумчиво художник. — Все находят сходство, кроме меня. Но ты посмотри на них, мальчик, внимательно. Может, заметишь и различие.
Я стал внимательно рассматривать картины. И может, потому, что мне в эту минуту никто ничего не объяснял и не втолковывал, картины мне очень понравились. Они были нисколько не хуже тех, что висели в Русском музее, и я даже почему-то подумал, что они там больше не висят, их привезли сюда, к этому художнику, временно, а потом опять увезут.
И у меня было еще такое чувство, что кто-то невидимый и неслышимый, но присутствующий помогал мне их смотреть, и от этого они становились все лучше и лучше, хотя содержание не менялось и краски на полотне тоже.
Картины мне нравились все больше и больше, и я не мог буквально оторваться от них, и мне даже казалось: где-то рядом тихо играет музыка, — так было хорошо и интересно, интереснее еще, чем в музее.
И я подумал, что существует два необыкновенных художника. Один жил давно, в прошлом веке, а этот поселился у нас, в кооперативном доме, и он хоть и не такой известный, как тот, но рисует, пожалуй, нисколько не хуже.
Потом мы попрощались с художником, и я ушел. Дело в том, что пришел комендант, тот самый красивый старик, которого не любила моя мама.
Комендант поздоровался очень вежливо со мной и с художником и, подойдя ближе к картинам, стал внимательно их рассматривать. А несколько минут спустя он сказал Левитану:
— Хорошо, если бы вы дали одну из ваших картин для домового клуба. Ваши картины располагают к тишине, к уюту и навевают доброе настроение.
После этих слов я ушел, чтобы не смущать художника. Я был почему-то уверен, что Левитан не откажет и отдаст в клуб одну из своих замечательных картин.
8
Старик комендант решил просвещать наш дом и стал устраивать в клубе научные лекции и беседы.
Мы с Мишкой, возвращаясь из школы, увидели афишу и сразу заинтересовались.
Обычно бывает так, что задают вопросы лектору, да и то не сразу, а когда он закончит свою лекцию или доклад. А тут все произошло наоборот. Лектор, еще не приступив к лекции, уже задал нам с Мишкой вопрос, написанный большими печатными буквами: «Правильно ли вы выбрали себе родителей?»
Мы долго стояли с Мишкой возле афиши, читая и перечитывая вопрос, который задал всем жильцам нашего дома лектор.
— Как мы можем ответить на этот вопрос? — спросил Мишка. — Ведь не мы выбирали родителей. Скорее, они выбирали нас. Я на это ответил:
— А может, все-таки мы? Мне всегда казалось, что я живу очень давно. Я, конечно, знаю, что я родился. Но иногда я в этом немножко сомневаюсь. И тогда мне начинает казаться, что я был всегда.
— Ерунда! — возразил Мишка. — У каждого из нас есть метрика. Там удостоверено, кто и когда родился. И в метрике стоит печать.
— А почему тогда лектор спрашивает-правильно ли мы выбрали родителей?
— Это не лектор спрашивает, а комендант ошибся, когда писал афишу. Заторопился, написал одно, а нужно было другое.
— Что?
— Правильно ли родители выбрали нас?
— А разве они нас выбирали?
— Не знаю.
— Что же получается? — сказал я. — Они нас не выбирали, а мы-их, оказались все вместе благодаря какой-то случайности.
— Тут дело не в случайности, — сказал Мишка.
— А в чем?
— Вот придем на лекцию, тогда узнаем. Но еще сомневаюсь — пустят ли?
На этом и кончился наш разговор. И лифт поднял нас каждого на свой этаж.
Дома никого не было, и я стал, строго обдумывая каждый поворот ключа, тихо и не спеша открывать дверь. Мама опять стала опасаться воров, и мы стали пользоваться той частью замка, где был спрятан секрет.
Когда я наконец открыл дверь, разделся и положил на стол портфель, я вдруг почувствовал одиночество.
У меня в голове возникла странная мысль, что родителей еще нет, я их еще не выбрал и, несмотря на это, существую. Потом пришла другая мысль, еще более странная: ведь было время, когда не только не было меня и моих родителей, но еще не существовали люди на Земле. Я старался это себе представить и почему-то не мог, как не мог представить родителей без себя. Но себя без родителей я почему-то сразу представил.
Не успел я об этом хорошенько подумать, как пришла мама вместе с дядей Васей.
— Опять он что-то напутал, — сказала мама.
— Кто? — спросил я.
— Александр Дюма-сын.
Ты насчет афиши с названием лекции?
— Да, — сказала мама.
— А мне очень нравится название, — сказал дядя Вася. — И я непременно пойду на эту лекцию.
— Как можно спрашивать нормальных людей: правильно ли они выбрали себе родителей?
— Это сказано в шутку, — возразил дядя Вася. — Лекцию будет читать генетик, рассказывать о молекулярных болезнях.
— А она очень опасная, — спросил я, — эта молекулярная болезнь?
— Смотря для кого, — ответил дядя Вася. — Для тех, кто болен, она не опасна. Опасна для их детей и их потомков.
Услышав это, я сразу догадался, почему дети должны выбирать себе родителей. И значит, я не очень ошибся, выбирая себе отца и мать. У них с молекулами все было в порядке.
9
Теперь я стал заходить к своему новому знакомому, к художнику Левитану. Заходил к нему я не очень часто, чтобы его не беспокоить, но зато без предлога, а просто так, посмотреть картины. Иногда мы заходили вместе с Мишкой Авдеевым, который жил в том же этаже и поэтому набивал себе цену. Он все время повторял, что Левитан был тот самый и попал к нам из другого века.
— А как он мог попасть? — спрашивал я.
— Благодаря обратному ходу времени, как это описано в фантастических рассказах. Разве не читал?
— Читал я. Но не очень в это верю. Ведь всем, например, очень хочется увидеть Гоголя. Но ведь он сидит там, в своем веке, а в нашем ни разу не появлялся.
— Придет и его очередь, — сказал важно Мишка. — Для науки нет ничего невозможного. А отсталые люди, разные утильщики и старухи, в науку не верят, а только в бога.
— Я верю в науку, — сказал я и добавил:-и в технику.
— А почему же ты тогда сомневаешься, что художник Левитан не мог оттуда попасть к нам хотя бы на время, как это не раз описывали фантасты?
— Во-первых, он и не похож.
— Это он-то не похож? — рассердился Мишка. Он раскрыл портфель и достал портрет Левитана, вырезанный из «Огонька». — Смотри!
Я посмотрел: действительно, очень похож. Все, все то же самое: и глаза, и бородка.
— Так это, наверно, и не тот, — сказал я, — а этот.
— Этот и есть тот, — возразил Мишка. — Он чуточку только постарел.
— Чуточку? — удивился я. — Ведь прошло шестьдесят шесть лет. Он мог постареть и больше.
— Ну и что? А про замедление времени ты слыхал? Невежда! Время замедлили, понимаешь, а его отправили сюда.
— Кто отправил?
— Какой-нибудь ученый или изобретатель.
— В жизни этого не бывает, — сказал я. Мишка посмотрел на меня и покачал головой.
— А чтобы такое сходство, и фамилия одна, и те же картины — это бывает?
Я промолчал, потому что не знал, что ответить. Спор наш произошел по дороге из школы домой. Мишка несколько раз вытаскивал портрет Левитана, вырезанный из «Огонька», и, показывая его мне, повторял одну и ту же фразу:
— А ты еще говоришь-не бывает. Возьми свои слова обратно.
Я свои слова пока обратно не брал, а только шел и думал об очень странном, почти загадочном факте. Как я ни старался, я пока не мог объяснить себе этот факт. Но я надеялся, что со временем он разъяснится и окажется, что этот Левитан взял себе псевдоним и случай- но похож на того, который жил в девятнадцатом веке.