– Ну, я совсем уж ничего не понимаю, - сказал Броун и невольно вздохнул. - Сначала вы меня отчитали, а теперь…
– Это разные вещи, Броун. Раз уж вы мне сказали то, чего не должны были говорить, так отступать теперь бессмысленно. Другое дело, разумеется, с этими деньгами. Может, сказать действительно следовало. Но денег этих я бы на вашем месте не брал.
– Что? Но… но, командор… - Броун в отчаянии искал возражений и наконец нашел: - Они бы сразу догадались, что я нарушил договор! Еще бы в суд на меня подали…
– Это ваше дело. Я не говорю, что вы должны отдать им эти деньги. Я обещал вам молчать и не собираюсь в это дело вмешиваться. Я только сказал - совершенно частным и неофициальным образом, - что я сделал бы на вашем месте. Но вы - не я, а я - не вы, и все тут. Вы хотели еще что-то сказать?
Броун покачал головой, открыл было рот, закрыл, пожал плечами; видно было, что он до крайности разочарован результатами разговора. Так ничего и не сказав, он машинально вытянулся в струнку и вышел из каюты.
Пиркс глубоко вздохнул. «Зря это я сболтнул: "Если вы человек…" - огорченно подумал он. - Что за дьявольская игра! Черт его знает, этого Броуна. Либо он человек, либо все это - хитрая уловка, чтобы запутать меня, да и проверить заодно, не собираюсь ли я применить какие-либо противоречащие договору приемы, чтобы распознать этих… Ну, во всяком случае, эту часть состязания я, кажется, провел неплохо! Если Броун сказал правду, то он должен чувствовать себя не в своей тарелке - после всего, что я ему наговорил. А если нет… так опять же я ему ничего особенного не сказал. Ну и дела! Вот это влип я в историю!»
Пирксу не сиделось на месте, он принялся шагать по каюте из угла в угол. Зажужжал зуммер - это был Кальдер из рулевой рубки; они согласовали поправки к курсу и ускорение для ночной вахты, потом Пиркс снова сел и уставился в пространство, свирепо насупив брови и невесть о чем размышляя. И тут кто-то постучался. «Это еще что?» - подумал он.
– Войдите! - сказал он громко.
В каюту вошел Барнс - нейролог, он же врач и кибернетик.
– Можно?
– Пожалуйста. Садитесь.
Барнс усмехнулся.
– Я пришел сказать вам, что я не человек.
Пиркс стремительно повернулся к нему вместе со стулом.
– Что, простите? Что вы не…
– Что я не человек. И что в этом эксперименте я на вашей стороне.
Пиркс перевел дыхание.
– То, что вы говорите, должно, разумеется, остаться между нами? - спросил он.
– Это я предоставляю на ваше усмотрение. Мне это безразлично.
– Это как же? Барнс снова усмехнулся.
– Очень просто. Я действую из эгоистических соображений. Если ваше мнение о нелинейниках будет положительным, оно вызовет цепную реакцию производства. Это более чем правдоподобно. Такие, как я, начнут появляться в массовом масштабе - и не только на космических кораблях. Это повлечет за собой пагубные последствия для людей - возникнет новая разновидность дискриминации, взаимной ненависти… Я это предвижу, но, повторяю, руководствуюсь прежде всего личными мотивами. Если существую я один, если таких, как я, двое или десять, это не имеет ни малейшего общественного значения - мы попросту затеряемся в массе, незамеченные и незаметные. Передо мной… перед нами будут такие же перспективы, как перед любым человеком, с весьма существенной поправкой на интеллект и ряд специфических способностей, которых у человека нет. Мы сможем достичь многого, но лишь при условии, что не будет массового производства.
– Да… в этом что-то есть… - медленно проговорил Пиркс. В голове у него был легкий сумбур. - Но почему вам безразлично, расскажу я или нет? Разве вы не боитесь, что фирма…
– Нет. Совершенно не боюсь. Ничего, - тем же спокойным лекторским тоном сказал Барнс. - Я ужасно дорого стою, командор. Вот сюда, - он коснулся рукой груди, - вложены миллиарды долларов. Не думаете же вы, что разъяренный фабрикант прикажет разобрать меня на винтики? Я говорю, конечно, в переносном смысле, потому что никаких винтиков во мне нет… Разумеется, они придут в ярость… но мое положение от этого ничуть не изменится. Вероятно, мне придется работать в этой фирме - ну и что за беда?! Я даже предпочел бы работать там, чем в другом месте, - там обо мне лучше позаботятся в случае… болезни. И не думаю, что они попытаются меня изолировать. Зачем, собственно? Применение силы могло бы кончиться очень печально для них самих. Вы ведь знаете, как могущественна печать…
«Он подумывает о шантаже», - мелькнуло в голове у Пиркса. Ему казалось, что это сон. Но он продолжал слушать с величайшим вниманием.
– Итак, теперь вы понимаете, почему я хочу, чтобы ваше мнение о нелинейниках оказалось отрицательным?
– Да. Понимаю. А вы… могли бы сказать, кто еще из команды…
– Нет. То есть у меня нет уверенности, а догадками я могу вам больше навредить, чем помочь. Лучше иметь нуль информации, чем быть дезинформированным, поскольку это означает отрицательную информацию.
– Да… гм… Ну, во всяком случае, почему бы вы это ни сделали, благодарю вас. Да. Благодарю. А… не можете ли вы в связи с этим рассказать кое-что о себе? Я имею в виду определенные аспекты, которые могли бы мне помочь…
– Я догадываюсь, что вас интересует. Но я ничего не знаю о своей конструкции, точно так же как вы не знали ничего об анатомии или физиологии своего тела… до тех пор, по крайней мере, пока не прочли какого-нибудь учебника биологии. Впрочем, конструкторская сторона вас, по-видимому, мало интересует - речь идет в основном о психике? О наших… слабых местах?
– О слабых местах тоже. Но, видите ли, в конце концов каждый кое-что знает о своем организме… это, понятно, не научные сведения, а результат опыта, самонаблюдения…
– Ну, разумеется, ведь организмом пользуются… это открывает возможности для самонаблюдения.
Барнс снова, как и прежде, усмехнулся, показав ровные, но не чересчур ровные зубы.
– Значит, я могу вас спрашивать?
– Пожалуйста.
Пиркс силился собраться с мыслями.
– Можно мне задавать вопросы… нескромные? Прямо-таки интимные?
– Мне нечего скрывать, - просто ответил Барнс.
– Вы уже сталкивались с такими реакциями, как ошеломление, страх и отвращение, вызванные тем, что вы нечеловек?
– Да, однажды, во время операции, при которой я ассистировал. Вторым ассистентом была женщина. Я уже знал тогда, что это означает.
– Я вас не понял…
– Я уже знал тогда, что такое женщина, - пояснил Барнс. - Сначала мне ничего не было известно о существовании пола…
– А!
Пиркс разозлился на себя за то, что не смог удержаться от этого возгласа.
– Значит, там была женщина. И что же произошло?
– Хирург случайно поранил мне палец скальпелем, резиновая перчатка разошлась, и стало видно, что рана не кровоточит.
– Как же так? А Мак-Гирр говорил мне…
– Сейчас кровь пошла бы. Тогда я был еще «сухой», как говорят на профессиональном жаргоне наших «родителей»… - сказал Барнс. - Ведь эта наша кровь - чистейший маскарад: внутренняя поверхность кожи сделана губчатой и пропитана кровью, причем эту пропитку приходится возобновлять довольно часто.
– Понятно. И женщина это заметила. А хирург?
– О, хирург знал, кто я, а она нет. Она не сразу поняла, только в самом конце операции, да и то в основном потому, что хирург смутился…
Барнс усмехнулся.
– Она схватила мою руку, поднесла ее к глазам и, когда увидела, что там… внутри, бросила ее и пустилась бежать. Она забыла, в какую сторону открывается дверь операционной, дергала ее, но дверь не открывалась, и у нее началась истерика.
– Та-ак… - сказал Пиркс. Он откашлялся. - Что вы тогда почувствовали?
– В общем-то я малочувствителен… но это не было приятно, - помедлив, сказал Барнс и снова усмехнулся. - Я об этом не говорил ни с кем, - добавил он немного спустя, - но у меня создалось впечатление, что мужчинам, даже необразованным, легче общаться с нами. Мужчины мирятся с фактами. Женщины с некоторыми фактами не хотят мириться. Продолжают говорить «нет», даже если ничего уже, кроме «да», сказать невозможно.