— Это очень нужно, — сказал Глухов.
— А какое напряжение?
— Минимальное.
Мужчина облегченно вздохнул:
— Это еще ничего.
Он нажал одну из клавиш пульта. Над одной дверью зажглось зеленое табло. Глухов провел Анну в довольно тесное помещение с низким пультом и вертящимся табуретом. Раздвижная дверь. А дальше — еще одна комната без окон, с темно-зелеными стенами и таким же потолком, посреди кожаное кресло, а перед креслом желтоватый экран.
— Сядьте, — сказал Глухов. Анна села в кресло. — Вы хорошо знаете элегию Шуберта?
— Я ее много раз слышала.
Глухов включил невидимый звуковоспроизводящий аппарат, и Анна услышала знакомую музыку.
— Вы знаете стихи Тютчева "О, этот юг, о, эта Ницца…"?
— Наизусть не знаю, но слышала.
— А вы были в Ницце?
— Нет.
— А теперь делайте то, что я вам скажу. Вы поймете то, что хотите понять. Только будьте внимательны.
Он повесил поверх экрана гравюру с изображением северного озера и печальных сосен.
— Смотрите на эту гравюру. Внимательно. И ни о чем не думайте. Слушайте музыку.
Он вышел, Анна слышала, как за ним задвинулась дверь, и ей показалось, что она навсегда останется в этой комнате, отрезанной от всего мира. Но она подавила в себе это чувство и стала внимательно разглядывать висящую перед ней гравюру. На какое-то мгновение Анне показалось, что свет в камере стал меркнуть. Стены и потолок стали невидимыми. Казалось, она засыпает, она не противилась этому ощущению, помня, что Глухов обещал ей разъяснение всего непонятного. А потом свет вдруг стал ярче, и музыка прекратилась. Кончилась элегия Шуберта. Анна подумала, что войдет Глухов и заведет какую-нибудь другую музыку, но Глухов вошел и сказал:
— Все. Теперь вы видели Ниццу?
И тут Анна вспомнила, что месяц или два назад она видела теплое Средиземное море, пальмы на набережной, аллею кипарисов и здание, похожее на Царскосельский вокзал.
— Я видела Ниццу, только не знаю, как это случилось.
— Вы помните, что жили в Москве и Петербурге, однако помните, что видели Ниццу.
— Да. И море. И пальмы. И дом, похожий на вокзал.
— Это уже не Ницца. Это Монте-Карло. Это видел я. И я передал свои впечатления вашему сознанию.
— Значит, любые впечатления можно передать другому человеку?
— Да. Если хорошо их помнить.
— Значит, при помощи этого устройства можно внушить человеку все что угодно?
— Все что угодно.
— И можно внушить любой женщине, что она Анна Каренина?
— Любой женщине.
— А кто я на самом деле?
— Я не хочу вам этого сейчас говорить.
— Вы обещали.
— Я обещал, что вы все поймете, и вы, я вижу, поняли.
— Кроме самого главного: кто я?
— Вы это узнаете. Вы понимаете, что вы — исключение? Вы — первый человек в мире с полностью переделанной ассоциативной психикой.
— Кому я этим обязана?
— Узнаете позже. Вы должны предстать перед комиссией.
— Комиссией?
— Научной и следственной. И когда будет официально установлена ваша идентичность с героиней Толстого, вам можно будет узнать, кто вы на самом деле.
— При чем здесь комиссия? Как вы сказали? Научная и следственная? А зачем следствие?
— Вы это узнаете. До комиссии вы ничего не должны знать. Так будет лучше для всех нас. И в первую очередь для вас.
— Я хочу сейчас это узнать!
— Когда вы узнаете, вы сами скажете, что я был прав и что я не мог раньше времени ничего вам объяснить. Поверьте мне.
— Когда будет эта комиссия?
— Завтра. Вы должны подготовиться. Это все будет неприятно для вас, но это необходимо.
Председатель комиссии академик Туманский внушал своим видом почтение. Он живо напомнил Анне благообразных покровительственных высокопоставленных чиновников, и, хотя не носил бакенбардов, а был коротко острижен, что-то отдавало в нем милым девятнадцатым веком. В комиссии было человек тридцать. Здесь же были репортеры и несколько переводчиков.
— Как вы себя чувствуете, Анна Аркадьевна? — спросил Туманский.
— Хорошо, благодарю вас.
Все взоры были обращены на нее. Анна почувствовала неловкость и некоторую скованность. Она должна была утвердить себя, утвердить свой единственный мир, мир, созданный гением Толстого. Другого мира для нее не было.
— Вы хорошо помните свою жизнь? Можете ли вы утверждать, что пережили все то, что описано в этой книге? — И Туманский поднял со стола роман Толстого. — Мой вопрос может показаться нескромным, но это имеет огромное значение для вас и для всех присутствующих. И для всего мира. Вы понимаете? Для всего человечества.