— Что с тобой?
Она подняла взгляд, увидела совсем близко его тревожные, почти отчаянные глаза и опустила веки.
— Нет, ничего, Алексей, — сказала она еле внятно.
Медленно проходил испуг, она стояла, не двигаясь, и так покойно ей стало в этом нежном и покровительственном объятии. Может, и не надо больше думать о прошлом и настоящем, а во всем довериться этому человеку. Извечное стремление женщины принадлежать мужчине: жажда покровительства даже в самой волевой, самой свободной женщине… Но в сознании был другой образ, и Анна отстранилась. Глухов отпустил ее.
— Что у тебя? Дай я… — Он вынул из кармана платок.
И только тут Анна почувствовала на щеке ползущую теплую струйку. Она взяла окровавленный платок из его руки:
— Ничего, царапина.
Глухов с невозмутимым видом смахнул тряпкой осколки стекла с сиденья и сел за руль. Анна села рядом. Кто-то из прохожих заглянул через выбитое стекло.
— Вам надо в травматологический пункт, — услышала Анна совет, но Глухов дал газ, и они поехали дальше.
— Может быть, действительно заехать в травматологический? — спросил он.
— Нет, ничего. — Анна рассматривала лицо в карманное зеркальце. — Царапина маленькая, и плечо немного ушибла. Я, кажется, назвала вас Алексеем?
Глухов усмехнулся одними уголками губ:
— Каренин, как и Вронский, тоже был Алексеем.
Анна, держа в руке зеркальце, посмотрела сбоку на Глухова. Опять он стал механизмом. Но это не Каренин. Она еще чувствовала его бережно обнимающие руки. Этот человек мог быть и страстным и нежным. Могла ли она быть счастлива с ним? А с Игорем? Нет, не Вронский ее удерживает. Купцова. Это она, насильственно внушив ей какие-то свои категории, сковала ее действия, мысли, желания. Она держит ее в этом психологическом пространстве, лишая ее собственной воли. Зачем? Создав для себя толстовский образ, она отказалась от роли в кино. И, отказавшись от естественного материнства, пыталась усыновить чужого ребенка. Зачем? Зачем? Как понять?
Это был тот самый полковник милиции, которого она видела в отделении во время своего побега из клиники института. Без милицейской фуражки он выглядел старше. Глубокие лоснящиеся залысины, лоб в морщинах, взгляд неподвижный, как будто работа ему до смерти надоела.
— Дело уже закрыто, — сказал он, поставив локти на стол и сцепив пальцы.
— Но это новая улика.
— Против Купцовой?
— Да.
— Значит, против вас.
— Да. Я — Купцова.
— Научные эксперты утверждали, что хотя вы психически абсолютно здоровы, однако не можете отвечать за поступки женщины, которой были прежде, поскольку у вас полностью изменена психика.
— Изменился состав преступления. Следствие трактовало это как несчастный случай. Но последние наши исследования показали, что эмоциональная накладка на существующую связь недопустима, так как приводит к смертельному шоку. Значит, это было убийство.
— Вы сами сказали, что исследования проведены в последнее время. Значит, Купцова об этом не знала, и убийство было непреднамеренным.
— Непреднамеренное, но все же убийство.
— Я не вижу причин возобновлять следствие. Скажите, зачем вам это нужно?
— Я пользуюсь всеми правами, которых добилась Купцова. Меня, правда, понизили в должности, поскольку я не обладаю ее знаниями, но у меня ее диплом, я живу в ее квартире, пользуюсь ее вещами. Она совершила убийство, и я отвечаю за него.
— Моральный фактор. Юриспруденцией вообще не предусмотрен ваш случай.
— Что же мне делать? — спросила она.
Полковник не отвечал. Он пристально изучал Анну.
— Как же мне жить? — спросила она.
— Живите как живется.
— Вы сказали о моральном факторе. По-русски это называется — грех. Кто ж его снимет с меня?
— Я, — после паузы ответил полковник.
— Как это?
— А вот так. Снимаю с вас моральную ответственность за преступление, совершенное Купцовой. Точка. Вас устраивает?
— Не знаю…
Полковник улыбнулся:
— Я говорю серьезно. Снимаю с вас моральную ответственность и беру ее на себя. Беру на себя все грехи Купцовой.
— Зачем?
Полковник все улыбался.
— Просто вы мне нравитесь, Анна Каренина.
Анна сухо поблагодарила и вышла из кабинета. Игорь ждал ее в условленном месте у памятника Пушкину на Площади искусств. С деревьев сухо падали листья. Игорь сменил наконец свои любимые джинсы на такие же узкие брюки. Поверх свитера на нем была красная куртка.