Глухов оживился:
— Вы довольны, что едете в Лондон?
— Очень довольна. — В лице и в голосе ее было необычное возбуждение. — Я впервые ощутила себя современным человеком. Вы понимаете? Современником всех.
Глухов смотрел на нее с улыбкой.
— Знаете, — сказала она, — отметим это событие.
— Отметим.
— Что, если поедем в ресторан "Невский"?
— А как же этот ваш Игорь?
— В последнюю встречу произошло окончательное объяснение. Настал момент в наших отношениях, когда я должна была стать его возлюбленной. Это для меня неприемлемо.
Анна надела свое новое вечернее платье — первое платье, принадлежавшее ей, а не ее предшественнице. Глухов появился из своей комнаты причесанный, в светлом костюме. И Анна подумала, что ведь он очень хорош. Он церемонно подал ей шубу, и они спустились на улицу.
В ресторане "Невский" свободных мест уже не оказалось.
Анна рассмеялась:
— Ничего, наверстаю в Лондоне.
Глухов подал ей руку, и они чинно пошли по Невскому. Как ни ярко горели ртутные фонари, они не могли затмить холодных звезд в зимнем небе. Было морозно, и было легко на душе Анны: она испытывала одновременно покой и свободу.
— А что, если бы вам жениться? — весело спросила она.
— А почему вы не вышли за этого Игоря? — спросил он ей в тон.
— Нужна любовь!
— И вы не могли его полюбить?
— Нет. Из всех, кого я узнала, я могла бы полюбить, наверное, только вас…
Они молча дошли до Литейного проспекта и остановились в толпе прохожих, дожидаясь зеленого сигнала. Глухов оберегал Анну от возбужденной вечерней толпы.
— Меня? — тихо спросил он.
— Наверное, — так же тихо ответила Анна. — Только я ведь уже люблю.
— Кого?
— Вронского.
Он посмотрел на нее внимательно. Анна была серьезна.
— Но это же нереально, — сказал он.
Зажегся зеленый свет, и они перешли улицу.
— Да, нереально, — согласилась она.
— Вы хоть помните его лицо?
— Помню. Но так, будто давно его не видела и начинаю забывать. Но чувство осталось прежнее. Сперва я думала, что Купцова брала прообразы из жизни, но я никого еще не встречала хотя бы отдаленно похожего на моих близких. Наверное, всех их она выдумала.
— Яркое воображение, — вздохнул Глухов, — художественное.
— Может быть, вы не зря ее любили, ее или меня, — не знаю до сих пор, как и говорить.
— Говорите в третьем лице. Так вам удобнее.
— Она была уж и не такой плохой, если заложила все это в меня. Может быть, у нее все началось с ошибки…
— Я в этом тоже был виноват…
— Во всяком случае, у нее сохранился идеал, который она воплотила в своей последней работе. И от съемок в кино она отказалась, потому что это уже было не главное. Ведь в кино или даже в романе невозможно показать то, что записано на этих кассетах. Представляете, она создала образ, идеал. Это — цель. Могла ли она думать, что это так странно осуществится?
Глухов посмотрел на нее задумчиво.
— А вы, должно быть, счастливы, что очутились у нас, в двадцатом веке.
— Да. Я вот люблю Вронского, хотя знаю, что его нет, и никогда не было и не будет, и все же я счастлива. — Она рассмеялась, заглянула ему в лицо. — А вы? Вы счастливы теперь?
— Да. Как это ни странно, но счастлив.
Александр Хлебников Третья мировая война
Вой тормозных двигателей оборвался. И тишина…
— Полная потеря управления, — оправдываясь, сказал Майкл. — У меня было такое ощущение, будто "Крошку" кто-то подцепил и тянет в сторону. А ты сидишь, как пассажир, и ничего сделать не можешь. Противное чувство — никогда подобного не испытывал.
— Не огорчайся, — утешил я, — сели-то благополучно.
— Скорее шлепнулись, — мрачно уточнил Майкл. — И намеченный район проскочили. Неизвестно, куда занесло.
— Не страшно, все равно — дома! — беспечно сказал я и, от удовольствия зажмурившись, еще раз раздельно протянул: — Понимаешь: до-ма! Наконец-таки — на нашей славной, маленькой, голубой планетке. И с одним солнцем!
Мы отстегнули ремни кресел и, ощутив забытый вес своего тела, сначала с непривычки поморщились, а потом заулыбались.
— Ливень бы, — осторожно потягиваясь, сказал Майкл, — понюхать бы мокрые березовые листья…
— Лучше — по зеленой, настоящей траве — да босиком! — подхватил я. — Ух, и блаженство!
Мы переглянулись и смущенно рассмеялись: придуг же в голову такие дикие желания… За время пребывания в стерильных каютах звездолета наш организм утратил способность защищаться от самых безобидных микробов, и без скафандров, разумеется, нам выходить нельзя.