А за столиком слева позиция окончательно запуталась. Вениамин едва начал разбираться, что к чему, как снова раздалось:
Ручки зябнуть, ножки зябнуть, — не пора ли нам дерябнуть?..Дядя весело повторил процедуру с "полной жизнью". Правда, яблочко на этот раз отправил в рот и, похрустывая, снисходительно уставился на порозовевшего соперника.
Да, дядька был что надо! Фигура… Прямо Остап Бендер. Хотя, нет, скорей — Ноздрев. Он самый — Ноздрев! А соперник его на Чичикова не похож, совсем не похож… Помни, Веня, вспоминай классиков древних: двести пятьдесят лет прошло — не было никого лучше и на горизонте не видать…
Мат, мат, мат, мат!
Проиграл нам Ленинград!
Уничтоженный дядькин соперник, не глядя по сторонам, освобождал место за столиком. Увлажненные линзы его подрагивали, плавая по яблокам глаз.
— Ты что, расстроился никак? Зря, брат! Не печалься, дорогой, не расстраивайся — мне все проигрывают! Приходи завтра — еще разок проиграешь! И послезавтра приходи: я в отпуск к сыну приехал, два месяца жить тут у вас буду — наиграемся! Шахматы я страсть как люблю и уважаю.
О партии за столиком слева Вениамин думать уже не мог: на сегодня ему хватило и дядьки…
Утренней гимнастикой Вениамин занимался с детства, и не было дня, когда бы он не проделал разученный двадцать пять лет назад комплекс упражнений: движения давно уже стали автоматическими, привычными — как побриться и помыться. Посадив на правую скулу Мышку, он делал "руки вперед — руки в стороны" и размеренно, глубоко дышал у открытого окна. Когда Мышка, медленно переползая с правой щеки на левую, сорвалась задними присосками и беспомощно повисла на подбородке, Вениамин недовольно прервал свои упражнения и помог ей.
— Не Мышка ты, а самая захудалая черепаха! Вот смастерю тебе панцирь — будешь ты и впрямь никакая не Мышка. Не будет Мышки — Черепаха будет!
Все же к окончанию упражнений своего хозяина Мышка, как обычно, успела управиться с его щетиной и, осторожно обогнув крупную коричневую бородавку, притихла возле левого уха — у границы рыжих волос ("прямой височек").
Вениамин пересадил труженицу на столик под зеркало, мельком глянул на свое отражение, прошел на кухкю и взял только что наполненную кофе чашку с подноса Гарсона. Кофе он пил стоя. Выпил, довольно крякнул, поставил чашечку на прежнее место и, нажав клавишу "повтор", пошел одеваться. Гарсон чтото негромко проворчал вслед, как, впрочем, и полагалось испокон веков старому заслуженному слуге.
"Ножки зябнуть, ручки зябнуть…" — напевал Вениамин, прыгая на одной ноге и стараясь другой попасть в штанину. Вот привязались эти ручки-ножки! А дядька хорош! Есть еще у шахматистов порох в пороховницах, есть…
Покончив с одеваньем, он снова вернулся на кухню, залпом опустошил вторую чашечку кофе, задвинул ее в посудомойку и, уже выходя, похлопал Гарсона по теплому боку:
— Спасибо, старина! Отменный сегодня ты кофеек сварил…
Внутри Гарсона, обласканного хозяйской дланью, булькнули остатки воды — получилось что-то вроде "рады стараться!"
Пройдя двор зеленым коридором цветущей сирени, Вениамин вышел на проспект, миновал два дома и, встав на движущуюся ленту тротуара, уносящую прямо в чрево метро, через три минуты очутился на подземной платформе.
Дорога на работу, повторенная не одну тысячу раз, была столь привычной, ничем не отвлекающей внимания, что затрачиваемое на нее время суток в памяти обычно не оставалось — выпадало в небытие. Дорога не мешала думать, не требовала напряжения для создания условий, в которых можно было бы думать.
В другое же время Вениамину постоянно приходилось создавать себе такие условия, инстинктивно подчиняя атому уклад самой жизни своей… К тридцати годам ему удалось до минимума сократить количество отвлекающих мысли факторов, избавиться от множества неизбежных, казалось, помех. Только одна "помеха" избавилась от него сама, против его воли. И этой "помехой" была его жена… бывшая теперь жена.
Два года назад, не дотянув месяца и пяти дней до пятилетней годовщины их свадьбы, она ушла к другому. Другим оказался астронавт, работающий сейчас на одной из окололунных станций. Жизнь полна парадоксов — как раз на эти станции трудился Вениамин в своем конструкторском бюро, усовершенствуя системы аккумулирования солнечной энергии.
Жена ушла без шума, без сцен, тихо и почему — неизвестно. Вениамин поначалу долго ломал голову над этим "почему", никак не мог успокоиться, пока наконец не махнул рукой: никаких не может тут быть объяснений, одно есть объяснение — отсутствие любви. А откуда берется оно, это отсутствие, из чего слагается, — над этим думать уже просто не хотелось.