— Грозно, даже очень! Есть ли шанс на спасение?
— Только один — срочная стабилизация времени на корабле. Стабилизатор времени сейчас важней, чем трансформатор.
Меня вызвали в лабораторию. На полу лежал бездыханный Мизар. Глаза его были дико распахнуты, пасть оскалена, шерсть вздыблена. Все в молчании смотрели на мертвого пса. Молчание разорвал грозный голос Орлана:
— Эллон, ты обещал, что Мизар благополучно перейдет через нуль времени. Ты солгал.
Эллон так втянул голову, что над плечами виднелись только глаза, потускневшие и жалкие.
— Орлан, я не лгал. Мизар благополучно проскочил нуль времени. Мы все видели… Он исчезал в прошлом живой. Все видели…
— А вернулся мертвым. У тебя есть объяснение, Эллон?
Эллон сказал еле слышно:
— Я буду искать объяснения, но пока его нет.
Мизара перенесли на стол для исследований, а я рассказал друзьям об опасении Голоса.
— Тебе лучше опять пойти в рубку, — посоветовал я Грацию. — Боюсь, у Голоса сдают нервы.
— Я поговорю с Эллоном, — сказал Орлан.
Эллон подошел подавленный.
— Голос предупреждает, что время на корабле вибрирует между прошлым и будущим и амплитуда увеличивается. Когда заработает стабилизатор корабельного времени, Эллон? — спросил Орлан.
— Немедленно займусь стабилизатором, Орлан. Оставлю все работы с трансформатором и переключу стабилизатор с микровремени на время корабельное, — поспешно сказал Эллон.
Орлан холодно проговорил:
— Ты не понял, Эллон. Я спрашиваю не о том, когда ты займешься стабилизатором. Ты меня не интересуешь. Когда заработает стабилизатор, Эллон?
— Стабилизатор заработает завтра, — покорно сказал Эллон.
Я бросил последний взгляд на мертвого пса и увел Олега из лаборатории. В коридоре я сказал ему:
— Олег, если мы с тобой сдадим, последствия будут ужасны. Что бы ни случилось с другими, мы не должны поддаваться вибрации времени. И если все-таки произойдет разрыв между прошлым и будущим, держись за будущее, оставайся в будущем, Олег, ни в коем случае не выпадай в прошлое!
— Ты прав — нам с тобой надо держаться.
У него были усталые глаза — красные, воспаленные, опухшие. Я вздохнул. Только в двоих на корабле я был в какой-то степени уверен — в себе и в нем. И это было ужасно. Но почему ужасно, я не мог ему сказать.
4
Я пришел к себе поздно. Мэри уже спала. Я осторожно разделся и лег. Меня разбудило рыдание Мэри. Она сидела на диване и плакала, уронив голову на руки. Я схватил и повернул к себе ее лицо.
— Что с тобой, Мэри? Что с тобой? — говорил я, целуя ее мокрые щеки.
Она отстранилась от меня.
— Ты меня не любишь! — прорыдала она.
— Мэри! Что ты говоришь? Я не люблю тебя? Я? — после мутного сна я ничего не мог сообразить и снова хватал ее и целовал.
Она опять вырвалась, гневно стукнула ногой.
— Не прикасайся! Не любишь! И если хочешь знать, я тоже тебя не люблю!
Лишь сейчас я начал понимать, что происходит. Я отошел от Мэри, сел в кресло, спокойно заговорил:
— Итак, я тебя не люблю? И ты меня не любишь? Интересное признание! Но почему ты решила, что я тебя не люблю?
— Ты спрашивал обо мне Справочную! — лепетала она сквозь слезы. — Ты испугался, что вас разделяет такое несоответствие, а я ведь тоже испугалась, но думала о тебе и все искала, все искала встречи! Я хотела тебя видеть с того вечера в Каире, а ты уехал на Ору, даже не пожелал взглянуть на меня, я ведь собиралась извиниться, что была груба на концерте и в ту бурю в Столице, мне так надо было извиниться! Я думала о тебе постоянно, я не выключала стереоэкранов, чтобы случайно не пропустить передачи с Оры, я могла там среди других увидеть и тебя. А ты влюбился в какую-то змею и не захотел возвращаться на Землю, ты умчался в Персей, тебе было безразлично, что я плакала все ночи, когда узнала, что твоя сестра возвратилась без тебя. Павел рассказывал, как страстно ты глядел на свою змею-красавицу, как ты бегал к ней на ночные свидания, он все о тебе рассказывал, а я отвечала, что все равно люблю, хотя уже ненавидела тебя! И сейчас ненавижу! Можешь не приезжать, и доброго слова от меня не услышишь! Я буду глядеть холодно и презрительно, вот так, холодно и презрительно! Что ты молчишь?
Я заговорил очень ласково:
— Павел не все рассказал тебе обо мне, Мэри.
— Все, все! — прервала она запальчиво.
Я повторил с нежной настойчивостью:
— Не все, Мэри, поверь мне. Павел просто не знал всего обо мне. Он не мог сказать и того, что с первой встречи, с первого слова, с первого взгляда в Каире я влюбился в тебя сразу и навсегда. И того не мог он сказать, что ты то грубила мне, то хотела извиниться, а я просто любил тебя, только любил, всем в себе любил! Да, я увлекся Фиолой, но любил тебя, одну тебя, всю тебя, всегда тебя! Ты ругала меня в Столице, а я думал: каким она чудесным голосом разговаривает со мной! Ты хмурила брови, а я восхищался: никогда не видел бровей красивее! Ты сверкала на меня глазами, а я растроганно говорил себе, что прекрасней глаз нет ни у кого, даже равных нет! Ты, сердитая, уходила, а я любовался твоей фигурой, твоей походкой, тем, как ты размахиваешь руками, и так был счастлив, что могу любоваться тобой, что мне дана это радостная доля — смотреть на тебя, уходящую, сердитую, любимую, зло размахивающую руками, так красиво размахивающую руками, левой чуть-чуть, правой немного больше… Так это было, так, — Павел сказать об этом не мог, это только я знал о себе, только я, Мэри!