Когда возвращались домой с молоком, на востоке загромыхало и стало немного трудней дышать. Дядя, мамин брат, тот, кто вел здешнее хозяйство, как раз пришел из лесу с дровами и заводил в стойло быков. Приятная встреча. Дядя был еще не старый, светлый, голубоглазый, коренастого и сильного сложенья, тяжело работящий человек. Кожа на его ладони была тверда на ощупь, как кора, и у него не хватало пальца: когда-то неудачно выстрелил в честь новобрачных на свадьбе. Ему помогли распрячь быков, отвести в стойла. Дядя сегодня почти не разговаривал, устал, наверное, он и вздыхал глубоко, как вздыхают только после трудной и изнурившей работы.
Потом втроем пошли по саду. Снова громыхнул гром, и стало душно. Непонятно, откуда взялась эта духота в такой день. Отец с дедушкой сидели в зале, и все уже ждали ужина.
Старик развел огонь и поставил на него сковороду со свининой. Потом принес и расставил тарелки и все прочее. Дядя с отцом разговаривали. В кленах засвистел ветер, и тотчас в комнате стало темно. Бабушка поставила сковороду на стол, на две чурки. Свинина шипела и вкусно пахла. Дед встал, громко прочел застольную молитву, и все, будто придавленные тяжестью упавших на них слов, сели и в молчании принялись за еду.
Пока ели, никто не разговаривал. Бабушка села подальше, на другом конце стола, и то и дело вставала, бесшумно шла на кухню и так же бесшумно возвращалась. Вот молния осветила стол. Все вслушались, но раскат грома раздался не сразу.
- И огня не надо, - сказала бабушка.
- Это далеко, - ответил дядя и подложил себе еще свинины. Деревья снова качнуло, и опять все затихло, так что слышно стало каждый лист. Мальвы забились о стекла, и снова вспыхнуло окно. И сразу же новая вспышка.
- Я, пожалуй, поеду, - сказал отец. - Мне сегодня дежурить.
- Куда же в такую непогодь? - удивилась бабушка.
- Ничего не поделаешь. Как-нибудь доберусь. А вот Андерс пусть тут заночует, - решил он. - Утром мы приедем и тебя заберем.
Андерс не сразу понял, зачем им расставаться. Неужели ему спать тут, одному? Зачем? Ему домой хочется.
Но все решили, что о доме и думать нечего.
Отужинали, и отец распрощался. Он подходил по очереди к каждому, Андерс не спускал с него взгляда. Потом проводил его на крыльцо и там постоял, глядя ему вслед. В саду стало сумрачно и неуютно. Клены посерели, оттого что ветер перевернул им листья. Вот отец исчезает за взгорком. Вот совсем скрылся из глаз! А вдруг Андерсу больше его никогда не увидеть?
Тут яркая молния озарила все вокруг - выгоны, вересковые холмы, делянки - земля лежала серо и пусто, небо горело огнем.
Андерс бросился в дом, дверь за ним захлопнуло ветром, он рванул на себя дверь в комнату и успел вбежать туда, бледный от ужаса. И тотчас ударило, загремело со всех сторон, и зазвенели стекла. Дедушка у печи поднял голову, огляделся, посмотрел в окно.
- Люблю слушать гром, - сказал он. - Рука господа чувствуется.
Потом неловко, тяжело встал и пошел за библией.
- Где моя щетка, Стина? - спросил он. Бабушка подала ему круглую самодельную щетку из конского волоса. Он расчесал и убрал волосы, так что они легли по плечам опрятными прядями. Потом отомкнул застежки тяжелой библии, раскрыл ее и стал читать:
"Знаю, господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим. Наказывай меня, господи, но по правде, не во гневе твоем".
Читая, он все больше повышал голос, каждое слово четко и ясно отдавалось в комнате. Бабушка за хлопотами вслушивалась, стесненно вздыхала. Дядя сидел у окна и глядел наружу. Вся зала осветилась вспышкой, и стало отчетливо видно каждый листик за окном, и сразу же загремело. Старик, не шелохнувшись, продолжал чтение.
Бабушка уже убрала посуду и присела на стул, чтоб спокойно послушать. Все сидели не шевелясь. Молнии били в окна, и наконец полил дождь, он хлестал по стеклам, гром гремел не переставая, гроза разбушевалась вовсю.
Андерс не находил себе места, бродил по комнате, скорчась присаживался к ткацкому станку, переходил к столу, потом в угол, к кровати, ведь всюду могла угодить молния. Остальные тихо слушали. Андерс не спускал с дедушки глаз. Морщинистое лицо было спокойно, лоб почти гладкий, но на щеки и у рта легли глубокие борозды - отметины долгой жизни. Дедушка и правда когда-то давно, но, уже войдя в возраст, пожил безоглядно и буйно и себя не жалел, но про это в семье не говорили, и Андерсу ничего о том не было известно. Но в юности своей и позже, стариком, он жил всегда в страхе божьем и по всей строгости веры.
Гроза прошла, уходила все дальше. Дедушка читал. Бабушка слушала, сцепив пальцы, неотрывно глядя на него.
Дождь перестал, только еще шумели деревья. Часы на стене пробили девять раз. Тогда дедушка захлопнул библию и поднял глаза.
- Аминь во имя отца нашего небесного. Аминь.
Андерс встал со стула. Пора в постель. Дядя пожелал всем спокойной ночи и пошел к себе, наверх. Мальчик остался с дедом и бабушкой, старыми-старыми старичками. Как странно - ложиться вместе с ними спать. Они разделись, Андерсу пришлось помочь Деду снять брюки с негнущихся ног. Старик упал на колени подле своей постели и громко прочел вечернюю молитву, поднялся с бабушкиной помощью, и оба улеглись, покрывшись шкурой, несмотря на летнюю пору.
Андерс живо разделся и скользнул в расстеленную для него постель. В огромной кровати оставалось еще много места, одеяло давило на грудь и налезало на лицо.
Он широко открытыми глазами смотрел в темноту, силясь уснуть. Темно повсюду: в саду, у реки, на полях, а темней всего тут, а он лежит один со стариками. Он вслушался - ничего не слышно. Видно, спят. Не слышно и кленов, ни шороха, ничего. Но тише всего тут. Только сердце у него колотится.
Он думал про дедушку и бабушку. До чего же они старые. От старости они совсем сморщились. И запах у них старый. Все здесь так пахнет. Солома в постели, чехлы на перинах. Овечья шерсть, грудой сваленная на ткацком станке. Широкие стертые доски пола с черными щербинами. Сажа в открытой печи. Земля, облепившая деревянные башмаки в сенях. Все пахнет старым. Все тут старое, старое.
Нет, никак ему не заснуть. Сердце так и бухает. Трудно дышать, одеяло давит на грудь. Как тут жарко...