- Представьте, - вдруг подал голос Егор, - что мы, играючи, строим из песка городок и садим туда тараканов. Мы наблюдаем за теми, кто помогает нам - неторопливо ползает взад-вперед. А того жука, который все пытается выкарабкаться по стене - вот непонятливый! - мы терпеливо сталкиваем вниз. Того одного, который мечется. За редким исключением, правда, мы вдруг смилостивимся и отбрасываем его в траву, беря за туловище или лапку, или мы отвлекаемся, и он успевает убежать сам - тогда он навечно вычеркивается из игры.
- Странная эта штука - жизнь!
- Ненавижу тех тараканов, которые там остаются сидеть. Тех, кто хочет легко прожить жизнь, прогибаясь под обстоятельствами, - сказал Поэт. - Всю жизнь против них бьюсь. Никогда не поверю, что невозможно всем сплотиться, блин, и устроить на земле приличную атмосферу для жития. Для ВСЕХ. Многое ведь от отношений зависит и от душевности. Чтобы каждый пообещал жить так-то и так-то и всю жизнь с охотой выполнял обещанное. А то тычемся как слепые котята в разные стороны в зависимости от настроения. Нет, точно говорю, своим ходом идти к идеалу слишком долго. Надо скачком, надо всем одновременно.
- Ты хочешь, - сердито кинул радист, - я понял, чтобы остались одни сильные? Но среди любых сильных всегда будут свои слабые. Причем слабые скорее хотят чтобы не было сильных, чем самим сделаться равными им.
- Лично я не хочу быть слабым, - сказал Поэт. - И я не умру. Пусть они дохнут, а я все сделаю для того, чтобы выжить. Потому что то, что я копошусь - для них страдание и приближает их к свету и истине, но они многое - не все, конечно, - но многое отдали бы за то, чтобы меня вообще не было, а их оставили в покое. Но я буду жить и буду копошиться.
Поэт откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Внезапно оказалось, что в землянке довольно холодно. По полу несло стужей.
- Перестаньте мозги выкручивать, - приказал лейтенант. - Правильное решение всегда красиво и просто. А раз не дотопали, то и воюем себе. И еще тысячу лет воевать будем.
Поэт, пошатываясь, встал и упал на койку.
- Знобит чего-то. Я посплю, товарищ лейтенант, не могу. Будите чуть что, - сказал он и укрылся грубой серой шинелью.
- Что ж раньше-то не сказал. Да спи уж. Рядовой Егор, вскипятите ему чаю.
Напоили кипятком и тогда только Поэт тревожно уснул. Его сильно морозило, почти колотило, он ворочался, поджимал ноги, втаскивал под себя края одеяла.
А и Егору уже надоел этот мир. Пора было уходить - да куда уйдешь!
Он снова выглянул из землянки и по градуснику отметил похолодание еще на три деления. Повалил снег - густыми хлопьями и земля пригревала его на своей остывающей, но еще теплой груди. Далеко со стороны деревни хлопали редкие выстрелы. Все небо и горизонт были задернуты плотным снежным туманом, который прикрывал и невидимого теперь противника.
- Егор! - выкрикнул из блиндажа лейтенант Мога. - Я разговаривал с командующим Мятовского форта, они подобрали перебежчика и тот предупреждает о готовящемся наступлении по всему фронту, намечаемом на семь часов утра завтра. Предваряющий атаку час будет использован на артподготовку. Адъютант Малыш, предупредите об этой акции командиров второй, третьей и четвертой рот. Идите... Сержант Паблиус, соедините меня с секретарем Генштаба Правительственной Обороны...
Егор выскочил в сумеречную холодрыгу и побежал по рву, втянув ладошки под обшлаги шинели. На неприкрытую ничем его пепельную шевелюру торопливо оседали снежинки. Где-то в тропосфере натягивались последние метры плотной шторины и внезапно стало темно, как в захлопнутом сундуке, а поток сыплющегося снега быстро увеличивался. Уши и нос чуть-чуть не отваливались и, наверное, стали белее снега.
Когда он прибежал обратно в штабную, лейтенанта не было - ушел проверить посты. Поэт сипло храпел, а радист сказал ему:
- Ты, Егор, тоже ложился бы, завтра встаем в четыре утра.
Егор расправил раскладушку и лег.
- Скорей бы уж кончилась эта неразбериха, - зевнул он.
- Не знаю, - буркнул радист. - Тупик - это неспроста. У большой машины опять где-то отвинтилась гайка. А я подумал, все знаешь из-за чего? Золотое Правило гласит: выигрываешь в важном, проигрываешь в не менее значительном. И если природа выбирает господство множественности экземпляров: трав, деревьев, молекул, людей и этим замечательно прикрывает большие бреши в устройстве мира, ну, скажем, воспроизводство компонентов мира становится дешевым, а приходящему в мир новичку достаточно легко привыкать к жизни, а значит получались и гибкость и устойчивость мира, и запас прочности. Но зато когда, например, людей невообразимо много, то к каждому в отдельности интерес остается маленький, вот и терзаются люди своей незначительностью. А ведь надо всего лишь... Надо чтобы каждый человек чем-нибудь очень отличался от остальных - полезным или необычным, тогда бы он чувствовал большее внимание со стороны других к себе, а следовательно имел большую ответственность. Вот чего - ответственности у людей нет, оттого что привыкают они быть маленькими. И прячутся вечно за кусты и спины.
Егор мерзло поежился и в который раз зевнул.
- А то учинили абсурд. Война! Война науки с искусством, реальности с вымыслом, безобразной правды с художественно обоснованной ложью.
Радист замолчал и скоро Егор уснул. Ему снились детские парки и аттракционы: летающие качели, визжащие карусели, комнаты радостного ужаса, возносящее над миром Чертово Колесо, смех, веселье и сотни, сотни счастливых мордашек.
..."Спроси о чем-нибудь, если хочешь", - ласково похлопал по загривку Магистр. Я хотел спросить - кто он сам такой, но спросил: "А зачем это все-таки было нужно? Для чего? во имя какой цели?" Он задумался. "Не знаю, - проговорил наконец. - Мы всего лишь крохотные муравьи в бескрайней пустыне Сущего. И Боги - это тоже крохотные муравьи, и сама пустыня мизер самой себя. Поверь, это очень трудно понять..."
Утром ни свет ни заря Егора расшевелил радист. Егор потряс головой, отгоняя сонливость, потом быстро вскочил и поделал зарядку чтобы хоть слегка согреть тело. Ох как не хотелось на стужу. Но он был солдатом и его мнения никто не спрашивал, он был роботом.
Снег уже не валил, а мороз держался очень серьезный. Артобстрела не было. Навстречу встречались расползающиеся по укреплениям солдаты. И тут что-то заставило Егора взглянуть назад, еще дальше землянки, где стояли их орудия, прикрытые брезентом и ветками.
На ящике со снарядами грустно сидел Поэт и Поэт тоже увидел Егора. Потом он посмотрел вдаль, вдруг вскочил и закричал:
- Поостыли! Поостыли! - и забился в бешеной пляске, а потом упал и стукнулся головой о станину орудия. Егор скорее выбрался из окопа и бросился к нему, но Поэт уже не двигался. Высунулся лейтенант, хмыкнул: "Допрыгался!" - и пошел, побежал, оттирая иней на щеках, в землянку, вызывать врача.
Кровь прилила к вискам Егора. Он теребил, тормошил Поэта, ждал чуда, порывался куда-то бежать. Через час пришагал радостный по поводу объявленного перемирия врач и засвидетельствовал у Поэта истощение сосудов сердца.
Нет, думал Егор, они такие не оттого, что плохо воспитаны, и не оттого, что обозлены миром и потеряли рассудок. Нет, они в своем уме, только очень умны и хитры. Они сознательно живут по волчьим законам и даже знают почему. Они сознательно (Сознание - сила!) хотят, чтобы мир был и оставался таким - миром хищных зверей. Они, воспитанные волками, - великие психологи, интеллектуалы с ледяными сердцами. Они - люди, у которых нет сердца. Вот кто они такие.