— Как интересно, — сказал мужчина. — Почему-то даже не хочется спрашивать, в чем товарищи соревновались.
— ОСОАВИАХИМ, Ворошиловский стрелок, подписка на журнал «Безбожник», — несколько раздраженно сказал пес. — Ничего жуткого, вот не наводите страх.
Мужчина усмехнулся, но ничего не сказал. Отодвинул доску в сторону.
За ней на облупившемся зеленом сейфе стоял бюст Сталина.
— Бинго! — сказал мужчина.
— Посмотрите у основания, — сказал пес.
Мужчина наклонил бюст, пощупал рукой.
— Нет, придется расколотить. Сегодня плохой день для памятников и бюстов.
Он с трудом поднял бюст и ударил им об сейф. Гипсовый бюст разлетелся на мелкие части. И среди этих частей обнаружилась перевязанная веревкой стопка бумаг.
— Не обманул Лазарь Моисеевич, — с удовлетворением сказал пес. — И в маразм не впал. Действительно, железный нарком.
Пока мужчина разглядывал осторожно бумаги, пес лег на пол и, скорее для себя, чем для своего спутника, снова пересказывал свою историю.
— Он уже совсем был больной, только иногда ему помогали на улицу выйти, посидеть на лавочке перед домом, воздухом подышать. Там с ним и познакомились. Даже подружились. Он мне еду носил даже, когда узнал, что я свой. А как я могу не быть своим, когда я пролетарский пес. Ну, и в одну из последних встреч мне он про тайник и рассказал. Не хотел, чтобы пропало. В конце ведь только он и Вячеслав Михайлович знали.
Мужчина оторвался от пожелтевших бумаг, которые он читал, встав прямо под тусклой лампочкой.
— Бриллиантов не несколько миллионов долларов. Довоенных долларов. Это как минимум на десять нужно умножить. А то и больше.
Пес кивнул.
— Это еще при Свердлове придумали. На случай падения Советской власти. Как Лазарь Моисеевич сказал, не тронули даже во время индустриализации, когда валюту буквально из горла нэпманов вынимать приходилось. Знали про только единицы.
Мужчина вынул из старого конверта листки, стал читать. Внезапно присвистнул. Пес навострил уши.
— Письмо какое интересное. Сталина Троцкому… Вот это да… Прочитать?
— Нет, — сказал пес, помотав головой. — Не надо. Я простой пролетарский пес, мне не положено знать лишнее.
Он подумал и добавил:
— Я бы вообще сжег. Попадет в руки какой-нибудь сволочи, опять против Советской власти используют. Что бы в нем не было.
Мужчина достал из кармана зажигалку. Щелкнул, посмотрел на огонек.
— С другой стороны, — сказал он задумчиво, — Если они тогда не уничтожили, значит, все-таки считали нужным сохранить, а?
Он посмотрел вопросительно на пса, ожидая его решения.
Пес явно колебался.
— Ну, сохраните. Тоже верно. Но документы про бриллианты я заберу себе, — твердо сказал он. — Вам, товарищ генерал, я доверяю, но вашей организации — нет. У нас, у псов, они сохранятся лучше. До более подходящего времени.
— И когда, по-твоему, это время придет? — спросил мужчина, положив листки обратно в конверт и сунув его во внутренний карман пиджака.
— Я не доживу, — сказал пес. — Наш век короче. Не уверен, что и вы доживете. Эта ночь надолго.
Мужчина достал из кармана небольшой пластиковый пакет, свернул документы в трубочку, вложил в пакет и дал псу. Тот взял рулон в зубы, и было видно, что отнять его не сможет никто.
Стало совсем темно. На площади творилась вакханалия. Уже подогнали кран. На шею председателю ВЧК набросили стальную петлю и начали выдергивать памятник с постамента. Каждый рывок толпа встречала радостным воем.
Мужчина и пес некоторое время понаблюдали за происходящим, затем мужчина снял шляпу, кивнул на прощание каменному революционеру. Отвернулся.
Пес положил рулон на землю, на всякий случай прижал лапой.
— Вы куда теперь? — спросил он.
Мужчина надел шляпу, пожал плечами.
— Назад вернуться все-таки придется, из Службы сейчас начнется поток перебежчиков, так что сеть могут сдать. Надо выводить людей из-под удара.
— Работать больше не будете? — спросил пес.
— На кого? На этих? — мужчина кивнул на толпу, над которой плыл выдернутый наконец памятник.
— Для будущего, — сказал пес. — Придут ведь другие времена.
— Разве что для будущего, — сказал мужчина. — До которого ни ты, ни я не доживем.
Пес кивнул, снова взял в зубы рулончик с документами, и они пошли дальше, прочь, в темноту.
— Россия! Ельцин! Свобода! — неслось вслед им.
Ночь пришла.