1. Встреча
В Нерчинском каторжном районе сосредоточивается около десяти рудников, где арестанты отбывают сроки своего наказания. Несколько тюрем помещается на Каре — там моют золото. Кара издавна пользуется среди арестантов славою наиболее тяжких работ; имя «варвара» Разгильдеева до сих пор гремит по всему Забайкалью, и хотя в последнее время карийские каторжные тюрьмы превратились в простые места высидочного заключения, где не только не моют золота, но и вообще никаких работ не производят, однако и теперь еще имя «карийца» окружено значительным ореолом. Начинают, впрочем, прорываться и иронические нотки в отношениях к тем, кто побывал на Каре.
— Он много, братцы, горя видал! Он на Каре был! — говорят про кого-нибудь и разражаются гомерическим хохотом.[22]
В Алгачинском, Зерентуйском, Кадаинском, Покровском, Мальцевском и Акатуйском рудниках достают серебряную руду; в Кутомаре плавят добытую руду и выделяют из нее серебро. Последняя работа самая тяжелая и нездоровая. Некоторые из перечисленных рудников близки к истощению и требуют очень мало рабочих рук. В других, напротив, почти каждый год открываются новые рудоносные жилы; туда направляется наибольшее количество арестантов и там строятся огромные тюрьмы, могущие вмещать по тысяче человек. Назначение арестанта в тот или другой пункт зависит всецело от случая. Меня назначили на Шелай, в новенькую, только что отстроенную тюрьму, где могло поместиться не больше ста пятидесяти человек. Рудник, к которому она принадлежала, долгое время заброшенный, теперь только что возобновляли. Доходов от него в течение многих и многих лет нельзя было ожидать, так как требовались огромные предварительные работы для осушения старых шахт и выработок; устраивая эту маленькую тюрьму, начальство имело в виду главным образом произвести опыт образцовой каторжной тюрьмы, наподобие заграничных. В последние годы, слышно, во всей Нерчинской каторге заведены те же порядки, какие были при мне в Шелаевской или, как говорили в просторечии, в Шелайской тюрьме; но в то время, когда их только что заводили, они являлись для арестантов страшилищем, как что-то новое, никому еще не ведомое.
— Куда назначены? На Шелай? — спросил меня в Сретенске седенький старичок слесарь, шедший на поселение.
— Ну, молитесь богу! Там для вас могила!
— А что такое? Разве вы слышали что?
— Я там был этим летом на постройке.
Около слесаря собрался кружок таких же несчастливцев, как я, назначенных на Шелай.
— Ограда каменная, высокая, — рассказывал слесарь, — двойной караул, снутри и снаружи, камеры всегда будут на замке, день и ночь. Выпускать только на работу будут, на поверку да на прогулку, и все солдатским строем; шагом марш!.. Ширинками, значит. Обедать, спать, работать — на все звонок. Смотритель назначен из военных, штабс-капитан Лучезаров. Ну, словом, поддержись, братцы!.. Карт али там водочки-матушки — и в помине не будет!
— Полно врать, старый хрен! Чтобы наш брат, арестант, не примудрился к самому сатане в пекло водку и карты пронести? Быка с рогами протащу! — остановил его высокий молодцеватый арестант с длинными, ухарски закрученными усами и надменным взглядом. Слесарь, с своей стороны, презрительно оглядел его с головы до ног.
— Увидишь! — сказал он и, отвернувшись, направился прочь. — Вот одно что хорошо, ребята, — не утерпев, остановился он и заговорил снова, — парашек у вас не будет. Это точно. При каждой камере особая дверь в ретирадное место.
Утешение это мало, однако, подействовало на меня и моих товарищей по несчастью. У каждого невольно ныло сердце в ожидании безвестного будущего.
В прекрасный сентябрьский день, к полудню, прибыли мы на речку Шелай, на берегу которой стояла новешенькая тюрьма с белой как снег каменной стеною вокруг и целым рядом теснившихся поблизости строений для служащих и казарм для казаков. Тюрьма находилась в трех верстах от деревни, в глубокой и мрачной котловине, со всех сторон огражденной начавшими голеть сопками, поросшими березой и лиственницей. Несмотря на яркий солнечный день и живописный (говоря беспристрастно) ландшафт, последний произвел на партию удручающее впечатление.
— Вот так Шелай, дьявол его валяй! — слышалось повсюду. — Ишь, братцы, в щель какую нас загоняют, ровно мышей!
— А вон и кот тут как тут, на помине легок, — сострил кто-то, увидав статную фигуру с тростью в руке, стоявшую у ворот тюрьмы. Я разглядел офицерскую форму и догадался, что это и был штабс-капитан Лучезаров.{16} Длинные рыжие усы на бритом красном лице были уставлены прямо на нас и не предвещали ничего доброго.
22
В июне 1893 года уничтожена на Каре последняя тюрьма; в Карийском районе нет больше ни одного арестанта. Золотые прииски отданы в частные руки.
16
Прототипом штабс-капитана Лучезарова был капитан Иван Михайлович Архангельский. Изображением Архангельского — Лучезарова Якубович очень дорожил и опасался, что образ его подвергнется цензурным искажениям. «Особенно боюсь, что пострадает фигура Лучезарова — этой, можно сказать, души «Отверженных», — писал Якубович Н. К. Михайловскому, издававшему «В мире отверженных» (письмо от 12 октября 1895 г., ИРЛИ).