Об изменении социального состава каторги в 90-е годы говорит Чехов в своей знаменитой книге «Остров Сахалин».
Касаясь вопроса о причинах преступности, Якубович решительно отвергает буржуазно-идеалистическую теорию Ломброзо о врожденной преступности. «По моему глубокому убеждению, — указывает Якубович, — не столько природа создает преступников, сколько сами современные общества, условия наших социальных, правовых, экономических, религиозных и кастовых отношений…» «Ненормальность социальных отношений» он считает главной причиной преступности. Поэтому Якубович в отличие от Достоевского делает акцент не на психологических, а на социальных мотивах преступления. Нищета, бесправие, безнадзорное детство, безработица, жажда легкой жизни и обогащения лежат в основе большинства совершенных преступлений, описанных в книге. Из-за денег Ефимов убил в лесу двух торговцев. По той же причине Сокольцев убил хозяина, скупщика золота. Луньков «за короб» убил старика. Он же сознался, что его развратили деньги, извозчичья биржа: «Господ возишь по вокзалам, гостиницам, трактирам, видишь, как люди веселятся, хорошо пьют, едят, много денег имеют».
Характерно, что вопрос о причинах, толкнувших на преступление, занимал не только автора, но и самих каторжников, и «все они одинаково скорбели о том, что не сумели и не могли жить честно», и — что самое важное — «от этих дум веяло всегда несомненной, глубокой искренностью».
«В мире отверженных» — книга о царской каторге. Фактическая, документальная, автобиографическая основа ее бесспорна. Но Якубович не был «бытописателем ада» и тем более его фотографом, как В. М. Дорошевич — автор сенсационных, но поверхностных очерков, собранных им в объемистую книгу «Сахалин». Якубович тщательно отбирал материал своих наблюдений в каторжной тюрьме, творчески переосмысляя реальные судьбы героев своего повествования. Так, например, юноша-узбек, послуживший писателю прототипом для создания образа каторжника Маразгали, в действительности, по окончании срока каторжных работ, вышел на поселение. Но для того, чтобы подчеркнуть драматизм его судьбы, писатель в «художественных целях» приводит своего героя к смерти в тюрьме (глава «Ферганский орленок»). Подобных примеров художественного переосмысления авторских наблюдений в книге немало.
Писатель в очерковой форме «записок бывшего каторжника» творчески обобщил большой и разнообразный материал своих тюремных впечатлений, сведя воедино повествование о множестве человеческих судеб, характеров, взаимоотношений (в книге свыше двухсот пятидесяти зарисовок людей каторги). Книга Якубовича в жанровом отношении близка к своеобразному художественно-публицистическому, роману, напоминая и в этом «Записки из мертвого дома» Достоевского.
Перед читателем постепенно развертывается панорама «русского ада», как называл Чехов сибирскую каторгу и ссылку. Мы видим, как перед отправкой в Сибирь «шельмуются» люди — им бреют головы, заковывают в кандалы, потом их гонят по бесчисленным этапам. Подробно описываются дорожные тюрьмы, дикие нравы «кобылки», прибытие в рудник, первые впечатления и, наконец, тюремные будни с пожирающей скукой и годы изнуряющей работы с истязаниями, карцерами, столкновениями, побегами, трагедиями, смертями — и так до выхода на поселение тех, кто выжил.
Для композиции книги характерна хронологическая последовательность изложения событий, обилие массовых сцен, отсутствие центрального «героя», введение новелл-эпизодов (роман Штейнгарта, «Ферганский орленок», «Кобылка в пути» и др.). Так складывается обобщенный образ каторжного Шелая, в котором томятся представители почти всех национальностей царской России. Мы встречаем в каторжном Шелае, кроме русских, украинцев (Годунов, Залата, Егоза), поляков (Нияниясс, Пендраль), евреев (Шустер, Борухович), лезгин (Шах-Ламас), узбеков (Маразгали), татар (Зулькарнаев), киргизов (братья Стамбеки, Салманов), молдаван (Абабий, Стрижевский), мордвинов (Буланов), азербайджанцев (Айдар Якубайка), цыган. По широте изображения картины каторги конца XIX века «В мире отверженных» были бесспорно второй книгой после «Записок из мертвого дома» Достоевского, осудившей убедительно и страстно царскую каторгу в целом.