— Пол-оборота на-пра-во! По четыре человека в ряд! Шагом марш!
И кобылка очертя голову полетела в неведомую даль — куда бы то ни было, лишь бы подальше от тюрьмы, лишь бы на что-нибудь новое, хотя бы это новое было и в десять раз горше…
Сначала дорога опускалась вниз. Повсюду кругом желтела мелкая таежная поросль — молодая лиственница, жидкая береза, тальник, кусты багульника и шиповника, а по всему горизонту высоко поднимались то совершенно голые, то покрытые таким же кустарником сопки. Мы не знали, в которой из них помещается Шелайский рудник. По слухам, все шелайские горы были изрыты шахтами и прорезаны штольнями. Местность эта была полна смутных и даже страшных легенд. Указывали на одну из сопок и говорили, что тридцать лет назад там случился обвал, от которого погибло больше шестидесяти человек каторжных.
— Это скрывают, конечно, — рассказывал немолодой уже арестант с сухим, как щепка, лицом и бойкими черными глазами, — скрывают, чтоб не запугивать нашего брата. Ну да мы-то знаем!
— И ничего-то ты не знаешь! — возразил ему надзиратель, шедший рядом и слышавший разговор. — Завалить обвалом действительно завалило, только не здесь, а в Алгачах.
— А алгачинский нарядчик тоже сказывает, что, мол, не у нас, а в Шелайском.
— Не может этого быть. Алгачинский нарядчик, Степан Иванович, мне родной дядя. Кому же из нас лучше знать?
— Может быть, вы и лучше знаете — супротив этого я не спорю, — только начальство вам самим приказывает скрывать от нас.
— Для чего же скрывать?
— А для того, что — знай это кобылка — никого бы тогда и в гору не загнать!
— Врешь, старик! Загнали бы, захотели. Ведь вот ты же знаешь, говоришь, а гонят тебя — и идешь.
Старик перестал спорить, но долго что-то ворчал про себя. Арестанты были, видимо, на стороне своего брата. Многие мне подмигивали и шептали:
— Какую пулю отмочил? Да нас, брат, не проведешь. Знаем мы вашу змеиную породу!
— Во! Во! — дернул меня кто-то за рукав. — Смотри-кось, Миколаич. — Я оглянулся влево, по направлению к указанной сопке, и мог только разглядеть несколько огромных куч наваленных каменьев и черневшие местами ямы.
— Это что за ямы? — спросил я.
— Шахты.
— Здесь и был обвал?
— А кто его знает; може, и здесь.
Дорога начинала подниматься в гору. Пройдя с четверть версты, я почувствовал, что задыхаюсь, и невольно закричал на сибирском наречии: «Легче!» Надзиратель объявил привал.
Отдохнув минут пять, снова тронулись в путь. Подниматься становилось все труднее и труднее. Но уже недалеко была светличка, небольшой домик, в котором жил рудничный сторож и где должна была производиться раскомандировка арестантов по работам. Тут же стояла и кузница. Ввалившись всей толпой в светличку, мы увидали дряхлого, подслеповатого старичка с гривой седых нечесаных волос и лохмотьями на плечах. Острый носик его, казалось, вынюхивал воздух; также и глазки, несмотря на старческую тусклость, производили впечатление лукавства, того, что называется себе на уме. Это был горный сторож. Рядом с ним сидел нарядчик, плотный румяный мужик, одетый в плисовые черные шаровары и поношенную поддевку с красным кушаком. Звали его Петр Петрович. Он немедленно начал расспрашивать каждого из нас, кто какую работу знает; но я подметил, что все, даже и бывалые, старались уверить его, что в первый раз в глаза видят рудник. Нашлись, впрочем, кузнец и плотник (крепильщик), открывшие накануне свои ремесла тюремному начальству. Из дальнейшего разговора я очень мало понял; слышал только, что меня назначили в верхнюю шахту на какую-то «шарманку».
— Это что же такое? — спросил я с недоумением у Гончаром. Мне пришло в голову — уж не шутят, ли надо мною.
— Да вы не беспокойтесь! С вами Петька Семенов назначен, он все вам объяснит и укажет.
— А вы сами разве в другое место?
— Я тут остаюсь нарядчику сани делать.
Я подошел к Семенову и узнал от него, что мы пойдем на самую верхнюю шахту воду откачивать.
— А шарманка-то как же?
— Это и есть шарманка — воду откачивать, — улыбнулся Семенов, показав два ряда ослепительно белых зубов.