Ибн Сина тогда целый месяц тайком лечил Исмаила, поставил на ноги, но о дальнейшей его участи ничего не знал.
И вот смотрите и удивляйтесь: судьба снова их столкнула! У самого порога Газны!
Имам Исмаил сложил свою подстилку, поднялся о колен. Почтительно скрестив руки, произнес:
— Добро пожаловать в нашу бедную лачугу, достопочтенный шейх-ур-раис.
Ибн Сина прошел на предложенное место. Обменялись взглядами, испытующими друг друга. Взгляд имама из-под крутого лба заставлял поежиться. Но лицо имама было красиво и спокойно, хотя чувствовалась в нем некая особая, притягивающая к себе сила.
Расстелили домотканую скатерть — дастархан, молодые воины оставили гостя и хозяина вдвоем — перед двумя кувшинами из простой глины, такими же мисками да еще двумя ячменными лепешками.
Имам Исмаил здоровой рукой налил в миску из кувшина ячменную похлебку, подал Ибн Сине скромное кушанье, улыбнулся:
— Видно, великий исцелитель не узнал ночью меня, покорного своего слугу?
— Да, признаюсь, не узнал, но…
— Нет ничего удивительного, исцелитель, как-никак почти десять лет прошло после… нашей встречи в Исфахане. Но вечно я буду помнить, как оживили вы мое почти бездыханное тело.
— Благодарю за добрую память, — сказал Ибн Сина и взглянул на обмотанную руку хозяина. — Видно, имам Исмаил опять нуждается в лечении?
Правой рукой имам осторожно погладил левую.
— Тысяча сожалений, но… прошлой ночью при стычке в бекате некоторые наши воины были ранены.
— Если нужно помочь, я готов.
— Очень признателен. Но есть более важное дело, — имам неожиданно нахмурился, пристально, исподлобья посмотрел на гостя. — Господин Ибн Сина! Мы должны тотчас покинуть это место. Причина? Сюда скоро нагрянут султанские псы — они ведь ищут вас, вы нужны султану. Поэтому… ваш покорный слуга хочет спросить…
— Як вашим услугам, имам Гази.
— …Ваш покорный слуга слышал, что вы, великий исцелитель, не желали служить этому кровопийце, все время скрывались от него. Так что же заставило вас отказаться от прежнего поведения и взяться лечить этого жестокого насильника, господин мой? — В голосе имама прозвенел металл.
— Перед всевышним все равны… — глубоко вздохнув, ответил Ибн Сина. — И для нас, лекарей, что шах, что нищий — тоже все равно.
— Не знаю, правильно ли это. Неизлечимая болезнь, прилипшая к этому жестокосердому, — не предначертана ли она самой судьбой? Не есть ли она месть, ниспосланная небесами тому, кто за сорок лет владычества своего пролил реки крови людской? А если это кара всевышнего, то разве лечение ваше не будет великим грехом?
Ибн Сина отвел взгляд от горящих гневом и яростью глаз имама. Конечно, логично говорит имам и справедливо, но… эта ярость, эта безжалостность!
Исмаил словно разгадал мысли Ибн Сины:
— Да, все воины войска правды и справедливости горят чувством мести. Нас объединило знамя газавата[87] и мы избавим мир от кровопийцы!
«Опять газават! Опять кровопролития! И кровь будут лить — во имя справедливой цели — воины правды и справедливости. Что же это за мир беспощадный?!» — подумал Ибн Сина и вспомнил, что лет пятнадцать назад в Египте чернокожие рабы-зинджи, предводительствуемые имамом Захиром, тоже подняли знамя газавата, одержали поначалу немало побед, — пролили реки крови, в том числе и своей. Надежда, затеплившаяся было в его груди — встретить такого имама, который дал бы людям мир и покой, — погасла в душе Ибн Сины, как свеча на исходе.
Имам Исмаил по-своему понял молчание гостя. Весело воскликнул, попытавшись даже ударить ладонь об ладонь:
— Молчание — знак согласия! Присоединяйтесь ко мне, к нашему войску, исцелитель мой.
Ибн Сина долго сидел, опустив голову, напряженно думал. Искал нужные доводы и слова:
— Благодарю, имам! Но хочу спросить: разве войско правды и справедливости может сравниться с войском султана Махмуда?
— Войско султана — полчище грабителей. Корысть — их опора. Наша опора — правда и справедливость! За нас заступятся… даже вон те горы, подпирающие небо! Но — времени у нас в обрез. «Да» или «нет», исцелитель?
«Я ученый. Я врачеватель. Да, но я и вольный человек… в тех горах, что мы только что прошли, мы будем вольны, как беркуты в небе… И все-таки: не мне проливать кровь. Я врачеватель!..»