Нет, послание, написанное грубым, нескладным, как и сам Абул Вафо, слогом, не смогло растопить старого льда в сердце великого визиря. Но то, что сообщалось во второй части послания!.. О, это заслуживало раздумья!
Абул Вафо писал, что, когда он после неудачной поездки в Хамадан на обратном пути в Газну прибыл в Теги-набад с пустыми руками и разбитой надеждой, на городском базаре появился некий лекарь, который открыто именовал себя Ибн Синой и впрямь лечил народ, и, по слухам, от снадобий и благодаря его уменью вылечилась чуть ли не тысяча недужных, до того считавшихся безнадежными.
Услыхав сию новость, посол Абул Вафо немедля кинулся на поиски. Но выяснилось, что Ибн Сина тоже каким-то образом узнал о прибытии Абул Вафо, срочно собрал пожитки и в ту же ночь исчез, будто сквозь землю провалился.
«Большеголовый тупица! Упустил из-под носа эдакого зайца, а теперь льет слезы да еще и досадует, будто не он виноват». Но между прочим… важно не это, а предположение Рыжего, что сбежавший из Тегинабада целитель направился в сторону Газны! Пусть по слухам, но нет ничего истинней правильно обдуманных слухов.
Вдруг будто молния сверкнула в мозгу главного визиря. О, какая опасная мысль! Невероятно дерзкая! Настолько опасная, невероятно дерзкая, что Али Гариб на сей раз все дела отложил в сторону, не только Пири Букри не дождался вызова к главному визирю, но и важные гонцы из других областей государства, иноземные торговцы, что пожаловали в Газну с дорогими дарами. Возбужденный неожиданно блеснувшей захватывающей мыслью, Али Гариб приказал принести вина и выпил одну за другой несколько чаш, что позволял себе крайне редко.
Вино двадцатилетней выдержки сделало свое дело. Невероятно дерзкая, дикая даже мысль, которая еще с минуту назад вызвала в сердце волну страха, теперь показалась вполне вероятной для осуществления, и не Дерзкой, а смелой.
Великий визирь решил, как обычно, выйти в сад, походить, продумать все как следует, но тут дверь отворилась и с низким поклоном вошел доверенный его слуга, кушчи[45].
— Простите великодушно, благодетель! От визиря Абул Хасанака срочный гонец… Просит, чтобы вы отдали ему отелившуюся вчера олениху.
— Олениху?
— Да, и с молодым олененком…
— В полночь? И вообще — зачем?
— Не знаю, господин мой, только гонец говорит, что наш повелитель султан собирается на охоту…
— Повелитель… на охоту?
«Вот и еще загадка! Уже несколько месяцев султан Махмуд не то что на охоту ехать не может, а еле ноги волочит. А тут собрался на охоту!»
Да, приходится признать: у султана Махмуда нехорошая привычка — не с ним, великим визирем государства, советоваться по большим да и небольшим, но доверительности требующим вопросам, а с этим ничтожеством, красавцем похотливым, больше похожим на женщину, чем на мужчину, — с Абул Хасанаком.
Видно, и про охоту они вдвоем решили…
Все это угнетало и злило великого визиря, и ненависть к сопернику (еще одному сопернику) вызывала чуть ли не физический, до кончиков ногтей, зуд во всем теле. Успокаивало, да и то немного, сообщение Пири Букри.
Ладно, пусть, пока они будут охотиться, Али Гариб все свои дела обдумает основательно, подготовит ответный ход, неотразимый, как молния.
В ту же ночь Пири Букри пришлось еще раз посетить дворец главного визиря, уже перед самым рассветом.
Глава седьмая
Когда вооруженные до зубов нукеры ворвались в дом, где спрятался пожилой путешественник, именовавший себя Ибн Синой, тот спал мертвым сном. Не успел и вскрикнуть, как нукеры засунули ему кляп в рот, связали по рукам и ногам, вынесли, словно куль с мукой, перевалили через седло, погнали лошадей.
Пожилой человек болтался, свесившись по обе стороны коня, раскачиваясь туда и сюда, отбивая себе и почки, и печень, и желудок, и кишки, и все, что дал мужчине аллах. «Дуралей безмозглый! Болтун несчастный! — думал про себя похищенный. — Ибн Синой объявил себя? Ибн Синой?! Ну, так теперь расплачивайся… подыхай раньше времени!»
Звезды на небе желтели, будто рассыпанное по черному бархату пшено: сиял молодой месяц — кусочек чеканного золотого динара. Или нет, он напоминал только что родившегося младенца, был беспомощен и слаб, как младенец. Вчера еще теплый ветерок разносил по миру острый и тонкий запах весенних трав, а сегодня за ночь он превратился в сильный поток холодного воздуха, и от этого ветра деревья, росшие вдоль дороги — громадные чинары, тянувшиеся ввысь светлые тополя, густолистые вязы и карагачи, — шумели и бились, будто огромные черные птицы.