— Как это — не имеют вкуса! — галдят потрясенные зверьки. — Ты, зверюша, говори, да не заговаривайся! Что же мы все тогда чувствуем?
— У меня вот с цукатиком!
— А у меня с корицей!
— И такой пышный!
— Да это все разве вкус! — спокойно говорит зверюша. — Это так, жалкое подобие. А вот если перед этим месяц попоститься, да сходить в храм, да освятить, да самое главное — вкушать с верой… Тогда — это да. Правда, девочки?
— Правда, правда! — радостно пищат зверюши на разные лады, понимая, что убедить зверьков в благотворности веры можно только через куличи. Они откусывают по кусочку, заедают пасхой и восторженно заводят глаза.
— Ни один зверек, — назидательно говорит ядовитая зверюша, по имени, кстати, Таня, — никогда не почувствует такого вкуса, потому что все зверьки… сказала бы я, кто все зверьки, но не хочу в святой день.
— Нет, ты скажи, скажи! — задирает ее сосед.
— Агностики трусливые, вот кто, — презрительно говорит Таня, откусывает кулича и тянет долгое блаженное «ммм».
— Погодите, зверюши, — в недоумении говорит седоусый. — Я допускаю, что после поста… и вообще, аскетический опыт… Но неужели вы хотите сказать, что мы, зверьки, не чувствуем вкуса куличей?
— Ну, что-то вы, конечно, чувствуете, — объясняет зверюша Катя, которая и придумала этот тонкий ход. — Но ради такого вкуса не стоило бы месить тесто, караулить у духовки, варить глазурь… Можно было бы просто купить кекс «Весенний». Его вкус вы и ощутили, с чем мы вас от души и поздравляем.
— Кекс «Весенний»! Кекс «Весенний»! — серебряными голосами хихикают зверюши, пихая друг друга в бок. В зверюшливой системе ценностей кекс с таким названием означает примерно то же, что и китайская лапша.
— А есть какой-нибудь способ… почувствовать настоящий вкус? — доверчиво спрашивает самый маленький зверек, отщипывая уже куда более скромный кусочек волшебного лакомства.
— Есть, конечно, — объясняет самая толстая зверюша. — Кто в Бога верит, тот и чувствует. Но специально ради кулича уверовать нельзя. Это надо с детства… или по крайней мере бескорыстно.
— А как я узнаю, что поверил?
— Да уж почувствуешь, — смеется самая старшая зверюша. — Поешь пасхального кулича — и сразу поймешь, что все угощения до этого не имели ровно никакого значения. Потому что это все была еда в одну сотую, нет! — в одну стотысячную вкуса. Понял?
— Э, э! — ворчит папа-зверек, чуя опасность. — Вы мне парня заговорите! И хватит жрать, ты и так уже в штаны не влезаешь!
— Ну па-ап! — возмущается маленький зверек.
— Что «па-ап»?! Десять лет пап, дальше что? Наговорят тебе сейчас, а ты уши развесишь…
— Но вдруг правда…
— Ты поел? — перебивает его папа-зверек. — Все, скажи «спасибо» и беги домой, рано тебе еще слушать взрослые разговоры!
Маленький зверек исчезает, сунув в карман большой кусок кулича — на ужин.
— Что же вы ребенку голову дурите! — укоризненно обращается папа-зверек к ехидной зверюше Тане. — Ведь он маленький, всему верит…
— И правильно делает! — восклицает Таня. — Это вовсе не сказки, вы действительно лишаете себя самого главного. И вы обязательно это поймете, если только…
— Если что?
— Если перестанете обкрадывать себя, — неожиданно тихо говорит Таня и смотрит на папу-зверька большими круглыми глазами цвета спелой коричневой черешни, ну да, конечно, у зверюш все пропитано черешней, потому что они все время с ней возятся. С чем поведешься, от того и наберешься. Зверьки вот имеют дело в основном с пыльными книжками, бурьяном и репейником — оттого-то и цвет, и манеры у них соответствующие. Зверьки нестройно благодарят и в смущении покидают Преображенск. Зверюши снабжают их сверточками и корзиночками — «Кушайте, у нас много». «Типа у нас мало», — ворчат зверьки, но сверточки берут.
— Папа! — будит маленький зверек своего отца глубокой ночью, когда над Гордым и Преображенском стоит одинаково синяя ночь с большим количеством мохнатых майских звезд.
— Ну чего тебе? — неохотно бурчит папа-зверек, который и вечером-то еле шевелился от сытости, а уж ночью и подавно может шевелить только хвостом.
— Папа! Я вдруг подумал… а что, если правда?
— Про что? — настораживается папа.
— Ну, про это… про настоящий вкус…
— Ах, это… Глупости все, — вздыхает папа-зверек. — Немедленно спи, и чтобы больше никаких застолий со зверюшами.
— Но ведь науке это не противоречит? — с волнением спрашивает очень начитанный десятилетний зверек. — Если одни, например, не видят разницы между красным и зеленым, а другие вообще не различают цветов… могут же разные существа по-разному воспринимать вкус?
— Ага, — ворчит отец. — А также запах цветов и силу тяжести.
— Ну па-ап! Вот когда у меня был насморк — я же не чувствовал запаха цветов! — упорствует сын. — Может, у нас тоже насморк, только это насморк ума? И поэтому до нас не доходит вся мощь кулича?
— Насморк ума, — передразнивает его отец. — Спи, мыслитель!
— Или если нет слуха, — не останавливается зверек. — Ему же тогда любую музыку играй — ничего не поймет.
— Слушай, ты дурак или прикидываешься?! — не выдерживает папа-зверек. — Как сговорились, честное слово! Пойми ты, что если есть слух — человек может точно воспроизвести любой мотив. А зверюша что воспроизводит? Какие у ее веры вообще есть доказательства?
— Вкус кулича, — уверенно говорит зверек.
— А-а. Ладно, все понятно. Завтра поговорим. И папа-зверек, завернувшись в старое, но теплое одеяло, начинает похрапывать.
А маленький зверек, которого зовут, кстати, Максим, долго еще смотрит в темно-синее окно. Потом вылезает из кровати и приоткрывает окно. Звезды перемигиваются над городом — голубые, желтоватые, зеленоватые. Далеко за речкой, в городе Преображенске, не видно ни огонька: усталые зверюши отдыхают. От реки пахнет сыростью, от дороги — пылью, от грязного садика вокруг зверькового домика — чем-то особенным и невыразимым, чем всегда пахнет весна. Зверьку становится так хорошо и грустно, что, кажется, еще немного — и он услышит неземной красоты музыку, которой словно заслушался весь этот замерший пейзаж. А услышав музыку, он поймет и все остальное, что теперь только смутно томит и тревожит его, а временами откровенно раздражает, потому что зверьки всегда сердятся на необъяснимое. Еще немного — и он сможет почувствовать настоящий вкус всего, и даже понять, что он, собственно, любит и чего действительно хочет…
Потом он возвращается в постель. Ничего, успеется. Кстати, кулича можно съесть и сейчас. Проголодавшийся зверек воровато лезет в карман грязных штанов, висящих на стуле, и вытаскивает толстый кусок, щедро выданный ему зверюшей в дорогу. И — о чудо! — ему уже кажется, что у кулича несколько иной вкус. Не просто сладкий, который кажется ему теперь безнадежно плоским, но и какой-то особенный, сложный, включающий массу оттенков, заботливо добавленных зверюшей к основному тесту. Господь на секунду представляется зверьку такой же зверюшей, заботливо наготовившей всего в необычайно сложном и богатом соотношении, чтобы было и солоно, и кисло, и сладко, и все это тонким образом сцеплено… но зверьку уже хочется спать, и он обещает себе додумать все это завтра.
— Ну вот видишь, — говорит он сам себе. — Как к зверюшам ни относись, они по крайней мере никогда не врут.
Сказка о том, как зверек сватается к зверюше
Когда зверек совсем устает жить один и понимает, что лучше зверюш на всем белом свете никого не придумано, и вспоминает, какими влюбленными и добрыми глазами смотрит на него одна хорошо знакомая зверюша, которая варит такую вкусную гречневую кашу с грибами и носит такой смешной бантик… Когда зверек приводит в порядок свои чувства и делает выводы, когда он понимает, что надо как-то изменить свою жизнь, он собирается с духом и решает жениться.