— Конец!
На палубе уже краснела целая лужа, и один из матросов заорал:
— Да он же кровью изойдет! Надо жилу перетянуть.
Принесли тросик, толстый, черный, просмоленный; на руку, выше раны, наложили жгут и что есть силы затянули. Струйки крови стали жиже, потом вовсе иссякли.
Жавель-младший встал, рука его безжизненно повисла. Он взял ее здоровой рукою, приподнял, повернул, потряс. Мясо превратилось в лохмотья, кости были раздроблены, и только мышцы мешали этому куску плоти отвалиться от тела. Рыбак мрачно смотрел на свою руку и раздумывал. Потом сел на сложенный парус, и товарищи посоветовали ему непрерывно поливать увечное место водой, чтобы не сделался антонов огонь.
Рядом с ним поставили ведро холодной воды, которую он поминутно зачерпывал кружкой и тоненькой струйкой лил на ужасную рану.
— Шел бы ты вниз, — бросил ему брат.
Жавель-младший послушался, но через час опять поднялся на палубу: в одиночестве ему стало не по себе. К тому же его тянуло на воздух. Он вновь опустился на парус и стал смачивать рану водой.
Лов шел успешно. Вокруг раненого бились в предсмертных судорогах большие белобрюхие рыбы. Он глядел на них и все поливал водой разможженную руку.
У самой Булони опять налетел шквал, и суденышко вновь начало свой безумный бег, взлетая, падая и нещадно встряхивая несчастного раненого.
Спустилась ночь. Шторм не стихал до рассвета. На заре снова показалась Англия, но волнение несколько улеглось, и баркас галсами пошел к Франции.
К вечеру Жавель-младший позвал товарищей и показал им черные пятна, грозные симптомы гангрены, на той части руки, которой уже не владел.
Рыбаки посмотрели и высказали свое мнение.
— Похоже, антонов огонь, — заметил один.
— Польем-ка морской водою, — предложил другой.
Принесли забортной воды и плеснули на рану. Жавель-младший побелел, заскрипел зубами, весь передернулся, но не застонал.
Когда боль отпустила, он сказал брату:
— Дай нож.
Тот дал.
— Подержи мою руку на весу, вот так, и оттягивай кверху.
Брат подчинился.
Тогда Жавель-младший принялся резать сам. Он резал неторопливо, старательно, одно за другим отсекая последние сухожилия острым, как бритва, лезвием; вскоре, от руки осталась лишь культя. Несчастный перевел дух и пояснил:
— Так надо. Иначе помру.
Ему, видимо, полегчало, дыхание сделалось глубоким. И он вновь стал поливать водой обрубок руки.
Ночь опять выдалась неспокойная, подойти к берегу не удалось.
Утром Жавель-младший взял свою отрезанную руку и тщательно осмотрел. Она уже разлагалась. Пришли взглянуть и остальные. Они поочередно щупали ее, поворачивали, обнюхивали.
Брат сказал:
— Бросим в море. Самое время.
Но Жавель-младший обозлился.
— Ну нет! Ну уж нет! Это мое, верно? Рука-то моя!
Он отобрал ее и положил между ног.
— Она же сгниет, — возразил старший.
Тогда несчастному пришла удачная мысль. Когда плавание затягивается, рыбу для сохранности кладут в бочки с солью
— А если ее в рассол сунуть? — спросил он.
— Дело! — одобрили другие.
Команда опростала бочку, набитую уловом последних дней. Руку опустили на самое дно, засыпали солью и опять, штука за штукой, накидали туда рыбу.
Кто-то пошутил:
— Только б о ней не забыть, когда распродажа будет.
Все, кроме братьев Жавель, рассмеялись.
Ветер по-прежнему не утихал. Уже на подходе к Булони баркасу пришлось лавировать до десяти утра следующего дня. Раненый безостановочно поливал культю водой.
Время от времени он поднимался и мерял шагами палубу.
Старший брат, стоя у штурвала, следил за ним глазами и качал головой.
Наконец судно вошло в гавань.
Врач осмотрел рану и нашел, что она в хорошем состоянии. Он сделал перевязку и предписал полный покой. Но Жавель не соглашался лечь, пока не заберег свою руку; он тут же вернулся в гавань и разыскал бочку, которую заранее пометил крестом.
Ее содержимое вытряхнули к его ногам, и он подобрал руку; она хорошо сохранилась в рассоле — даже посвежела с виду, хотя и сморщилась. Он завернул ее в припасенное полотенце и пошел домой.
Жена и дети долго рассматривали обломок отцовского тела, ощупывали пальцы, выковыривая крупинки соли из-под ногтей; затем позвали столяра, и он снял мерку для гробика.
Наутро вся команда баркаса явилась на похороны отсеченной руки. Траурную процессию возглавляли оба брата. Гробик с мертвой плотью нес под мышкой церковный сторож.
Жавель-младший не ходил больше в море. Он получил скромную должность на берегу, и, когда ему случалось рассказывать о своем несчастье, вполголоса сообщал собеседнику:
— Позволь тогда брат обрубить сеть, остался бы я при руке, это уж точно. Но он держится за свое добро.