Приметы войны Травкин все явственнее видел и на лодке. Плохо стало с питанием. Люди получали по 250 граммов хлеба в день. Частые тревоги стерли грани между днем и ночью. Моряки измотались из-за постоянных дежурств, занятий штыковым боем. За лучшую долю считалось попасть на фронт. Травкину пришлось убеждать некоторых моряков, что служить надо там, где определило командование.
Изредка Ивану Васильевичу удавалось вырваться домой. Голод и холод пришли и в его квартиру на канале Грибоедова. Становилось больно, когда видел не по-детски малоподвижных, серьезных ребятишек. Приносил, что сберег от скудного блокадного пайка (питались моряки по береговой, уже сильно урезанной норме). Вспомнилось, совсем недавно нарезанный хлеб лежал на тарелках горками, даже не верилось, что так было. Жена на Мальцевском рынке купила сухие кишки. Вскоре вообще ничего не стали продавать, только меняли. Картины известных художников и старинный фарфор отдавались за пайку хлеба. За золотой браслет предлагали кусок жмыха и несколько кочерыжек.
В конце ноября к «Полярной звезде» пришла жена Ивана Васильевича:
— Совсем плохо, Ваня, все запасы давно кончились. В сентябре в магазинах продавали только желатин, цикорий да обойный клей. Взяла немного. Еще пошла, все уже разобрали. Варила, экономила. Да только шесть ртов. Есть-то рабочим и фронтовикам не хватает. Из нашей аптечки касторка, глицерин — все ушло.
Иван Васильевич смотрел на бледное лицо Лидии Александровны, усталые, запавшие глаза, острые, выступающие из-под кожи скулы, а она со слезами продолжала:
— По карточкам забрала все за три дня вперед. Больше не дают. Кормить ребят нечем. Девочки просят есть. Все время просят. Малыши же! Одной полтора, другой два с половиной, третьей четыре, не понимают, плачут. Чувствовать беспомощность очень страшно, страшнее смерти.
Травкин представлял, что тяжело семье, по чтобы настолько, что с трудом узнаешь жену, не мог предполагать. А голодные детишки, наверно, надеются на него — большого, всегда приветливого, приносившего гостинцы, папу и дядю. Дядей он приходился Виолетте, родители которой работали в нашем посольстве в фашистской Германии, где их застала война. Не было известно, живы ли они. Да, все равно ответственность за девочку и у него, и у жены не меньшая, чем за своих… Иван Васильевич пошел в каюту, собрал до последней крохи все, что удалось сэкономить за три недели, что не был дома, попросил выдать хлеб за ужин. Вынес немного сухарей, несколько кусков сахара, отрезы на шинель и китель — может, жене на съестное удастся обменять.
Проводив Лидию Александровну, Травкин призадумался. Что еще можно сделать? Часть пайка сберегать и дальше. Откуда ждать помощи? А когда помощь была предложена, Травкин категорически отказался от нее.
Это случилось на другой же день. Краснофлотцы видели, какой приходила Травкина, знали, что дома у командира жена, две старушки и трое детей, и все поняли. Когда он зашел в кубрик на плавбазе, там как раз шел разговор о помощи его семье. Его спросили: почему скрывал от команды бедственное положение семьи? Объявили решение краснофлотцев: отдавать всем понемногу детям командира.
— Прежде всего спасибо, дорогие друзья, — тихо ответил Травкин. — Но не делайте этого. Положенный паек каждый должен съедать сам. Таков мой приказ. Что касается семьи, то не одна она такая в Ленинграде. Своим пайком всем не поможете. А вот поскорее начать бить врага и тем самым приблизить снятие блокады — это мы можем и обязаны. И для этого нам надо быстрее подготовить корабль к походам, вот о чем давайте поговорим…
И еще от кого-то пришла помощь. Наверное, от Костылева, комиссара корабля, хотя он в этом и не признался. Придя в каюту, Иван Васильевич увидел на столике сборник «Ленинград смеется». Он посмотрел на пахнувшую типографской краской книжку, открывающуюся стихами Ольги Берггольц:
И это было написано и издано в такое неимоверно трудное время в осажденном городе. Под бомбами, снарядами подготовлено и отпечатано голодными людьми. Совет был ясным: «Ты бы, командир, почаще, хотя бы на минутку забегал к семье. Сэкономленные продукты семья равномернее, как приварок, получала, взбадривал бы посещениями да хорошими добрыми словами семью, может, и почаще улыбались твои девчонки. А улыбка жизненный тонус поднимает…»