— Я бы эту глупую корову давно продал, — почти дрожащим голосом сказал Аркашка. — Подумаешь, молоко…
— Дедушка говорит, — продолжал Ундре, — Халась-ики шибко сердится, что обычай забыли. Ночью пляшет на Белой горе. Крови хочет…
— А к-к-кто такой Халась-ики?
— Это дух, который охраняет могилы, — карабкаясь на гору, ответил Ундре. — Иди сюда, сейчас увидишь.
— Ду-духов не бывает, — ответил Аркашка, но дальше не тронулся. — Ой! — вскрикнул он, увидев белёсое пятно.
— Не бойся, это череп оленя.
«Кап-кабэ-э-э! кап, кап!» — пронзительный крик ножом полоснул сонный воздух, тёмные тени зафыркали из-под ног. Обдирая лицо и руки об кустарник, Аркашка с криком бросился вниз.
— Да это же куропатки! — попытался остановить его Ундре.
Но в темноте только слышно было, как взлетали над кустарником рыбацкие сапоги с длинными голенищами, хлюпали в лужах, снова поднимали Аркашку на ноги и катили под гору.
Послышался хруст — это была Милка. Ундре приготовился ловить её тынзяном, как оленя, но Милка, почуяв запах хлеба у него в кармане, сама подставила рога. Когда он спустился на берег сора, то увидел Аркашку. Тот свернулся комочком на валуне и трясся от плача. Ундре даже стало жаль его, таким Аркашка казался беспомощным. Конечно, он хочет быть геологом, и говорит как геолог, и ходит летом в такой же брезентовой одежде — робе. И Ундре хочет стать геологом, но чтобы рядом с буровой вышкой обязательно паслись олени, а то без них скучно в тундре.
Только что было солнце — и вот уже расплылось большим красным пятном на снегу. Мороз стал ещё крепче, затрещал во дворах. Сегодня даже строители не вышли на работу. Рядом с дорогой стоит заиндевелый сруб, разбросаны брёвна. Они так промёрзли, что от них отскакивает топор. Ундре не даёт застыть пятнышку на окне, он почему-то всё равно уверен, что увидит, наконец, Аркашку. Может, скучно Ундре без Аркашки потому, что тот большой выдумщик?
Ундре знает мало игр. Самая любимая — поиграть в «куропатку». Мягкий, длиннокосый буран закружит среди домов, взметёт тучи снега, а Ундре расставит руки, буран — под малицу, надует парусом — и покатил Ундре с пригорка в сугроб. И куропатки так же играют — только поднимутся, а их шлёп — вниз. Но как можно работу превратить в игру? Если Ундре ставит сети, так он ставит, чтобы поймать рыбу, если помогает пасти оленей, так смотрит, чтобы они не разбегались далеко. Но у Аркашки всё наоборот.
Пришёл как-то к ним попросить старый сломанный хорей,[3] чтобы трубу почистить. Весной в ней много копоти собирается — тяга плохая. А как залез Аркашка на крышу, надел на голову каску бурильщика, так у него печка стала вышкой, хорей — буровой трубой, а мочалка на конце его — долотом турбобура, которым сверлят землю — породу. Опустил Аркашка хорей с мочалкой в трубу — туда-сюда чистит и подаёт команды Ундре, с кем-то разговаривает по «рации».
— База, я — Р-78. Как меня слышите? Приём.
— Понял вас, понял. Обрабатываю точку… Докладываю. Бурение идёт с ускорением. Сейчас долото турбобура прошивает древний слой наших предков…
Аркашка вытащил хорей и заглянул в трубу — хорошо ли прочистил, и тут же закашлялся. Из трубы неожиданно повалил дым. Видно, старики забыли про Аркашку и затопили печь. Да и Аркашка с хореем полдня до дома шёл. По дороге он обстукал все провода, прикладываясь к каждому столбу ухом — хорошо ли гудит и по-разному ли. И Ундре заставлял слушать. Потом они прыгали с хореем, кто дальше. Дым повалил так густо, что Аркашку не стало видно.
— Закрыть задвижки фонтанной арматуры, — приказал он. — Скважина газирует, грозит аварией. Остановить буровую. Подать глинистый раствор, — командовал Аркашка.
Глинистый раствор специально делают, чтобы не обвалилась скважина, предупредить аварию — ведь под землёй очень большое давление, для смазки. А также его нагнетают в скважину для удаления перемолотой буром породы.
Однако для чего нужна глина Аркашке? Ундре послушался — раз нужна, зачерпнул с завалинки оттаявшей земли и подал Аркашке ведро на верёвочке. Тот даже не моргнул глазом — высыпал всё в трубу и заткнул её ведром…
Через несколько минут хлопнули двери, с клубами дыма, чихая, кашляя, вывалились на улицу старики Роговы.
— Так и знала, опять вьюшку не открыл, — затараторила бабка Пелагея. — Я печь топлю, а он, видишь ли, вьюшку не удосужился открыть.
— Дык ведь я же тебе вьюшку эту даже в руки подал, на, мол, положи вниз… На стуле-то когда стоял…
— Дык, дык, старый глухарь, — передразнила деда Пелагея и вытряхнула из сарафана остатки дыма. Понюхала подол, чуть не заплакала:
— Весь шёлк прокоптился…
— С чем возишься, тем и пахнешь…
— Ну, погоди, старый пень, — бабка Пелагея стала угрожающе наступать, размахивая руками…
— База, я — Р-78, база, я — Р-78. Всё нормально, авария ликвидирована, — невозмутимо докладывал Аркашка, — выхожу на проектную глубину.
— Так это, смотри, вон, вон кто опять! — завизжал Сем Вань и слегка присел, как будто приготовился одним махом прыгнуть на крышу. — Я те спроектирую, Клин-Башка, уж я сегодня доберусь до твоей тыквы.
Аркашка победоносно ухмылялся, чувствуя себя в безопасности, размазывал по лицу сажу. Но когда Сем Вань приставил лестницу, Аркашка срочно передал на «базу»:
— Точку отработал. Шлите вертолёт.
Вертолёта не было, а Сем Вань уже тянулся схватить за штанину. Аркашка, не раздумывая, спрыгнул в огород, где сугроб ещё почти не тронули подтайки.
Ринулась помогать деду и бабка Пелагея — откуда лёгкость взялась. Калитка в огород была под сугробом — надобности не было за зиму её отгребать. Бабка смекнула, куда пытается унырнуть внук, и вскарабкалась на изгородь.
— Иди сюда, сюда, — подманивала она Аркашку, который кружил по огороду, как загнанный олень в корале.
— Иди сюда, паршивец, — блестели глаза у бабки Пелагеи от близкой расправы. — Уж выпрямлю я на твоей спине коромысло…
Вдруг жердь под бабкой хрустнула, и она неожиданно свалилась в сугроб. Деду теперь было не до Аркашки, он спешил на помощь своей Пелагее.
НАЗОВЕМ ЭТО МЕСТО «ГЕОЛОГ»
Никого не видно за окном. И рыбаки не возвращаются с Оби. Интересно, что попадёт им сегодня в сети? Ундре любит ездить с отцом на подлёдный лов. Эта рыбалка ещё интересней, чем летом. Прорубит отец пешнёй-ломом несколько лунок-майн, опустит в воду верёвку с грузиком, а к ней сетку привяжет, потом укрепит на колья — вот и готово. Но это просто сказать, а времени занимает такая рыбалка много. Да и не у всякого руки выдерживают на морозе, когда приходится вытаскивать из ледяной воды сети, проверять. Ундре научился согревать руки, надо только быстро ими похлопать себя по плечам, а потом опустить ладони в воду и снова похлопать. Зато какая радость, когда из майны высунется голова осетра или нельмы! Тут уж сам сразу согреешься.
А раньше Ундре совсем был глупый. Ещё до школы отец научил его ставить петли на куропаток. Пятилетний Ундре на лыжах плохо передвигался, поэтому и петли стояли совсем близко к чуму. Простоят ночь, смотришь — щука или налим попадётся. Откуда взялись? А отец шутил, будто рыба по земле ходит. Ундре этому верил, с радостью вытаскивал из петли рыбину, просил скорее сварить её. Дяди вернутся из стад, похвалят Ундре за уху.
Однажды отец принёс с мороза сеть и положил в корыто оттаять. До того Ундре сеть показалась праздничной и сладкой! Ячея сосульками топорщилась во все стороны и блестела, как слюда на новогодней ёлке. Как было не лизнуть такую сосульку! И никто не заметит! Отец стоял в обледеневшей малице и похож был на космонавта. Малица скрипела, и лёд лопался на изгибах. Суетилась около печи мать. Ундре больше из любопытства лизнул мороженую сеть — и язык прилип. Что тут началось! Все растерялись, глядя на кричащего Ундре. Самой догадливой оказалась мать. Она схватила ковш с водой и плеснула на сеть, потом этим же ковшом треснула по голове отца — почему он сеть не прикрыл рогожей. Язык отлип, но казался деревянным. Ундре тогда досыта наплакался: и от боли, и от того, что он поймал в куропачью петлю большую щуку, а теперь без него едят уху, и потому, что все едят уху, а у него язык чужой… Как давно это было.