Я уложила все свои причиндалы, как говорит мама, в боковой карман рюкзачка и уставилась на ножницы. «Надо их подарить Альке, а то вдруг меня тоже убьют?» — неожиданно подумала я.
Повертев в руках крепкий приборчик, я положила его на рюкзак — пожалуй, пригодится. Но настроение было испорчено. Мне стало жаль себя и своих младших сестер. «Что с ними будет? Я буду лежать в таком же темном и холодном трюме! Потом обо мне напишут в газетах, и все начнут восхищаться и вспоминать, какая я была замечательная. А сестренки останутся полными сиротинушками. Потому что при живых родителях — педагогах они и так сиротки! И еду приготовить некому, и продукты купить некогда. Беседы по дущам переходят в нотации. Кто им, бедным, купит велосипеды? Кто даст денег на дискотеку? На модные джинсы и косметику? Бедные сиротки!»
Из моих глаз закапали нешуточные слезы. За этим занятием и застала меня рассудительная Алефтина.
— Ты чего, Наталья, ревешь? Из — за компьютера? Да он и не нужен мне! Это я так, пошутила! — она села рядом со мной и сказала, — хочешь, я подарю тебе свои новые туфли?
— Зачем мне туфли? — еще пуще заревела я. — Там, в темном трюме?
Алька испуганно заморгала глазами, посмотрела на мой рюкзак, перевела глаза на ножнички и сразу поняла причину моих страданий.
— Ой! — всхлипнула она, и мы зарыдали в полный голос.
На шум прибежала взбалмошная Катька.
— Девочки! Что случилось? — она тормошила нас, заглядывая в лицо, а потом рванула к телефону. — Мам! Мам! Я не знаю, что случилось, но они обе ревут! Да, обе! Да, Наташа дома!
Совершенно без стука Катька положила трубку — она всегда плюхала ее так, словно собиралась разбить не только телефонный аппарат, но и стол. Потом она вернулась в комнату и села на пол у наших ног. Сначала у нее по лицу покатились крупные слезы, потом она закрыла его руками, склонила голову мне на колени и зарыдала уже в полный голос. Когда мама пришла — она работала в соседней школе, той самой, где я училась, и где сейчас учились мои сестры — она застала наше трогательное трио в самом разгаре неудержимых слез.
Не снимая сапог и с пакетом в руках, мама прислонилась к косяку и устало сказала:
— Девочки? Что с папой? Будьте мужественными! Скажите мне правду! Он от нас ушел?
Минуту — другую мы смотрели на маму, ничего не понимая. Потом наши слезы высохли, мы переглянулись и начали хохотать, как сумасшедшие. Мы с Алей упали на диван, Катька корчилась от смеха на полу.
Мама, покачав головой, спокойным голосом сказала:
— Слава Богу! У девочек истерика, а я — то думала, — и она пошла на кухню разбирать пакет.
— Девочки! — скоро раздался мамин жизнерадостный голос. — Посмотрите — ка, что я купила!
Катька, как самая послушная, сразу же направилась на кухню. А мы с Алей, толкая друг друга, побежали следом. Мама держала в руках бархатную черную шапочку, вернее, трикотажную с бархатной оторочкой.
— Это ты кому? — спросила Алька. — Себе?
— Кому-нибудь из вас, — неуверенно и теряя торжественный вид, ответила мама.
— Мам! Да такие сто лет уже не носят!
— Да — а! — растерянно сказала мама. — А я думала, вы будете спорить, кому достанется. Продавец сказал, что модная.
— Он тебе наговорит! — возразила Алька.
— Да! — мечтательно улыбнулась мама. — Он мне так понравился. Я только подошла к киоску, как он выскочил из — за прилавка и воркует: «Мадам! Мадам! Чего желаете?»
— Ну, ты и растаяла!
— Конечно, девочки, вам этого не понять. Но редко встречается в одном человеке столько благородства и почитания одновременно. Что же мне делать с этой шапочкой?
— Я буду носить! — заявила Катька, натягивая головной убор на свою изящную головку.
Как ни странно, но бархат выгодно оттенял ее глубокие с переливом карие глаза. Мама просияла и ушла назад в свою школу, где работала завучем по воспитательной работе, и давно привыкла к разным детским штучкам — дрючкам, как она говорила.