Патриотический телеканал тоже никто не смотрел, хоть он и вещал на нормальных частотах. Канал появлялся в эфире на двадцать минут в день с новостной передачей «Югополис-Восемь».
— Это в честь мегаполиса, который на юге, — объяснял генеральный директор канала, придумавший название. Почему именно восемь, он объяснять не стал.
Пять минут канал гнал рекламу, еще пять минут — заказуху, а остальные десять — пламенные речи вождя, клеймившие новую власть, растлевающую молодежь в угоду шакалам Запада.
Оставшиеся двадцать три часа сорок минут канал ретранслировал МTV. Голые бедра Дженнифер Лопес врывались в эфир прямо за лысиной губернатора.
— Возьмемся за руки, друзья! Только русские, только вместе! — пел Батько Демид.
— Cuz I murdered my guinea pig and stuck him in the microwave*, - пел Эминем.
В сущности, они пели об одном и том же.
По низу экрана пустили бегущую строку, в которой не было буквы Й, зато можно было узнать множество новых слов. Например, «банкомат» или «педофил». Но обычно там крутилось «медикаментозное прерывание беременности», «быстрыи вывод из запоя надолго», «венеролог недорого», «ясновидение, привороты с гарантиеи» и «рассада, ремонт теплиц» с соответствующими телефонами.
Однажды между «производим закупку скота в живом и убоином весе» и «прекрасная незнакомка из города Сыктывкара — просьба перезвонить» в бегущую строку попало странное объявление: «Сосу потатарски — 100 рублей, сосу по-грузински — 150 рублей, сосу с перцем — 200 рублей». Но так как канал не смотрело даже его начальство, то это прошло незамеченным. Подумаешь, выпускающий покурил в коридоре травки и перепутал буквы местами, когда вбивал слово «соус» в рекламном меню ресторана «Мир вкуса». Его даже не уволили за это.
По субботам «Югополис» пустел. Трое его операторов уходили в опасную ночь зарабатывать настоящие деньги — снимать свадьбы.
Генеральный директор телеканала Валентин Звездомойник был вдохновенным бабником, беспросветно ужасным художником и битломаном. Те два часа, что он проводил на работе, над перекрестком Мира и Ленина неслось громогласное летытби. Если он приходил на работу во время эфира, то эфир в этот день отменяли, чтоб не мешать начальнику слушать музыку в кабинете.
Коридоры холдинга были увешаны бесплатными голыми женщинами в исполнении Звездомойника. Вдоль женщин к нему в кабинет галопировали искореженные гидроперитом грудастые девки. Это были студентки худграфа, в народе известного как ГБХ — городское бабохранилище. Звездомойник брал студенток на стажировку, обещал карьеру телеведущей, грубо имел на служебном столе и прогонял, объясняя, что не обнаружил нужных задатков.
Газета «Вольная Нива» располагалась над телеканалом. Каждый день, кроме воскресенья, она облизывала губернатора и боролась против сионизма и за коренное население, каковым считала казачество.
По безмолвным коридорам газеты болтался щупленький старичок с шаловливыми ручками. Это был ее главный редактор — «потомственный кубанец», как сказано о нем в энциклопедии, великий кубанский поэт, автор опусов для детей и юношества, отличник народного просвещения, фронтовик и почетный житель, лауреат чего только можно, заслуженный-перезаслуженный белый песик, тихий педофил Виталий Борисович Шмакалдин.
Шмакалдин прошмыгивал мимо звезд Звездомойника, не поднимая глаз. Одинокому поэту они были сто лет не нужны. Поэт был большой эстет, и поэтому увлекался школьницами. Их он стягивал в тесный кружок в свои райские кущи в бывшем Дворце пионеров, где в пыльных углах бывшей ленинской комнаты медленно и безжалостно обучал искусству поэзии.
В то время он уже стремился к восьмидесяти.
Шмакалдин загодя выяснял, у кого из девиц какой папа, и если папа был так себе, то поэт немедленно залезал ученице в трусы, пугая непоступлением в институт, где ректором был его шурин. И до самого выпускного он, как мог, растлевал перепуганных дев каждую божью субботу. На их счастье, мог он немного.
На выпускной Шмакалдин дарил ученице красивую книжку «Пионеры Кубани», слал благодарственное письмо директору школы, взрастившей такие таланты, и больше в жизни талантов не участвовал, набрав из той же школы талантов помладше.
Для этого в восьмых классах городских школ с одобрения комитета образования Шмакалдин проводил свои знаменитые патриотические уроки. Сорок минут он рассказывал восьмиклассникам про подвиг Марата Казея, про страдания Зины Портновой, а сам в это время выглядывал такую, чтобы мигали ресницы, чтоб слюнка застыла между обветренных губ, чтоб глаза как кубанское небо и чтоб русые косы как русское поле, заклеванное вороньем демократии.
В конце урока восьмиклассниц заставляли петь песни на стихи Шмакалдина:
Таким образом, он мог выбрать еще и голосистую.
В свободное от изнуряющих школьниц время Шмакалдин писал стихи про священное тигло сталинских дней, про щирую землю степную и про униженья постылость в беспросветных годах, имея в виду годы отсутствия советской власти. Что эти годы подарили ему воплощение многолетних бесплотных стремлений, Шмакалдина не смущало.
Нора работала в «Вольной Ниве» корреспондентом. В смысле вожделений начальства она была в безопасности, поскольку перешагнула семнадцатилетний рубеж и не красила темные волосы. И Шмакалдину, и Звездомойнику Нора была отвратительна — худая черная дылда. Еще и совершеннолетняя.
На следующий день после встречи с Борисом Нора уже вернулась в свой город и шла на работу в приподнятом настроении.
В тенистом дворике у анонимного кабинета сотрудники «Вольной Нивы» приступали к обычному утреннему делу: пили пиво.
— Добро утро, подонки, — сказала Нора. — Что нового?
— Звездомойник вчера Леночку трахнул. Она даже «Битлз» переорала, — сказал оператор из «Югополиса», прыщавый грязнуляподросток.
— А кто тогда сегодня будет выпуск вести?
— На после обеда какой-то Кате пропуск заказан. Мне вахтерша сказала.
— Что происходит в крае? — спросила Нора.
— Оно тебе надо? — ответили журналисты.
— Что, никаких новостей?
— Да на фиг они нужны, новости, — сказал начальник отдела новостей. — Все равно в эфир не поместятся. Звездомойник в отпуск едет в «Лазорьку», так мы ролик гоняем восьмиминутный. Ведущая только успевает сказать здрасьте-досвиданья, и то быстро. Ролик я сам ездил снимать. Страшные деньги заплатили, не скажу сколько. А Леночка озвучивала. «Элитное то, престижное се, в соответствии с лучшими мировыми стандартами». В баре блядей больше, чем во всей гостинице мужиков.
— А вчера в порту два грузовика со взрывчаткой арестовали. Говорят, чеченцы готовили для Москвы, — прогундосил редактор криминальной хроники.
— Интересно, сколько до этого пропустили? — риторически спросил оператор.
— Будете давать про грузовики? — спросил начальник отдела новостей.
— Да не, на фиг надо. Не ложится в концепцию. Создает у читателей ощущение, что в стране хоть что-то нормально работает — их же все-таки арестовали.
— Ну, и мы тогда не будем, — согласился журналист.
Сегодня была зарплата. Нора расписалась в бухгалтерии, сунула бумажки в карман и рванула в гастроном за углом. Каждый раз в день зарплаты она покупала сто граммов копченой грудинки, чтобы сделать самый вкусный на земле бутерброд. На бутерброд уходила ровно треть месячного дохода. Но было не жалко. «Для чего тогда вообще зарабатывать деньги, если не для этого?» — думала Нора.
Запах грудинки ударил в голодные ноздри. Нора сложила покупки в сумку и побежала обратно к работе. Есть бутерброд приходилось всегда в туалете. Если достать его на улице или в курилке, коллеги попросят попробовать и сожрут половину, а тут и так мало. Быстро пройдя коридор, чтоб никто не почувствовал запах, Нора заперлась в туалете и там, жмурясь от вожделения, медленно съела грудинку. Ей было и стыдно, и сладко.