— Толик, я, наверное, все-таки пойду. Как ты думаешь? Мне кажется, это, типа, мой профессиональный долг.
— Смотря какую профессию ты имеешь в виду.
— Вот ты свинья, Толик. Тебе бы на моем месте разве не было интересно посмотреть, как эти сморчки из администрации будут облизывать этого мудака?
— Смотри, чтобы тебе самой ничего не пришлось облизывать.
— До свидания, — сказала Нора и бросила трубку.
Через час она вошла в банкетный зал отеля «Эдисон-Лазоревая», единственной гостиницы на всем побережье, где постельное белье меняли каждый день.
Из банкетного зала неслось «…и лишь Андреич бриллиант земли». Эти стихи главный редактор Нориной газеты написал специально для Бирюкова по просьбе администрации. Олигарха здесь считали стратегическим инвестором и потому угощали мороженой осетриной и дорогим порошковым вином.
Две вице-мэрши — одна с прямоугольной фигурой и квадратной прической, а другая с квадратной фигурой и прямоугольной прической — пили на брудершафт. Жирный мэр с обиженной рожицей усадил на колено толстозадую украинку, днем подрабатывавшую официанткой, из тех, про которых в Сочи говорят «приехала заработать на отъезд». Мэр совал ей в руку рюмку с водкой, а она хохотала и приговаривала:
— Ви мне, батьку, бильше не налывайте, бо я вже такая, як вам трэба.
Вокруг стола пять полуодетых журналисток изображали утомленную томность. Еще пять изображали милую заспанность. Каждая из них знала, что ее последний шанс вырваться из беспросветного будущего — это остаться сегодня в «Лазорьке» с Бирюковым и сделать ему такой минет, чтобы он забрал ее в Москву.
Норе вдруг стало стыдно, что она все-таки пришла. Она уже развернулась в сторону выхода, но тут чья-то рука поймала ее запястье, отчего она вздрогнула.
— А вот и вы, — улыбнулся слегка пьяный Бирюков. — Любительница северного чая.
— Я уже собиралась уходить.
— Вы только пришли, я же видел. Впрочем, я тоже собирался уходить. Мы с вами идем в ресторан.
— Это вы так решили?
— Да, это я так решил. А вы разве против?
— Вообще-то я не собиралась ни в какой ресторан, и тем более с вами, — неуверенно сказала Нора.
— Я тоже не собирался. Но вы же видите, что тут происходит. Я не могу ужинать в такой обстановке.
— Я думала, вам приятно то, что тут происходит.
— Вы меня плохо знаете. Но мы это исправим.
Нора посмотрела на руку Бирюкова, по-прежнему державшую ее запястье. Рука была совсем не интеллигентная, широкая, грубая и очень уверенная.
Бирюков обладал массивной спиной, впечатляющим ростом, резкой линией челюсти и взглядом слегка исподлобья. Было в нем чтото буйволиное, что-то, из-за чего склонные к мазохизму девушки, увидев его однажды, надолго теряли волю. Нора с ужасом констатировала, что Бирюков являл собой воплощение той грубой мужской красоты, про которую Норина мама всегда говорила: «Ну и уроды тебе нравятся».
«Ладно, я пойду с ним, а потом напишу про это заметку», — подумала Нора и вышла из зала. Бирюков вышел за ней. Десять пар накрашенных глаз послали им вслед ядовитые стрелы.
У машины стоял уже известный чернявый, каких на побережье миллион. Увидев шефа с девушкой, он понимающе ухмыльнулся.
— Отвези нас в хорошее место поужинать, — сказал Борис.
— Почему не отвезу — отвезу! В «Лурдэс» вас отвезу. У кого бабки есть, никуда больше не ездят, кроме туда, — сказал чернявый.
— У вас местный водитель? — спросила Нора. — А мы писали, что вы с собой привезли московского.
— Нет, московского привезла с собой моя жена.
— А вы женаты?
— Конечно, женат.
Норе стало немножко неприятно, что Борис женат, а почему неприятно, она не поняла, и от этого ей стало еще неприятней.
— Только давайте сразу договоримся, — сказала она, — я с вами еду ужинать исключительно из профессионального интереса. То есть ночевать я буду в своей гостинице.
— Это вы зря, — ответил Борис. — В моей гораздо комфортнее. Впрочем, я могу сделать вид, что тоже вас пригласил из профессионального интереса. Считайте, что я изучаю местные нравы. Как Воланд.
— Как кто?
— Девушка! — укоризненно сказал Борис. — Вы на журфаке учитесь?
— На журфаке. Четвертый курс.
— Вконец угробили образование, козлы, — к чему-то сказал Бирюков. — Впрочем, меня это не удивляет.
Нора покраснела и на всякий случай не стала спрашивать, какие козлы, чтоб не вышло, как с Воландом.
— Майдрэс, скажи, ты тоже не знаешь, кто такой Воланд? — спросил Бирюков водителя.
— Воланд? Конечно, знаю! Из «Южных Вежд» бухгалтер! Короче, спер три лимона и теперь в России прячется.
— Где-где прячется?
— Не знаю, в России где-то.
— А мы, по-твоему, где? — развеселился Бирюков.
— Мы, ясное море, где — в Сочи. А он — в России.
— Да-а, — протянул Бирюков. — Еще пару лет с этими козлами, и у нас даже в Новгороде Великом будут думать, что Новгород отдельно, а Россия отдельно. Чечни им мало.
— С какими козлами? — все-таки спросила Нора.
— С такими, которые в Кремле сидят.
Нора вспомнила, как, готовясь к командировке, она прочитала в московской газете статью про Бирюкова. Там было сказано, что Бирюков поссорился с кем-то новеньким из правительства и ушел в оппозицию. Про политику Норе было неинтересно, и она не дочитала.
Тут отозвался Майдрэс:
— А при чем тут Кремль? В Сочи так всегда было, что мы отдельно, а Россия — отдельно, даже еще когда Советский Союз был. Я вообще недавно только узнал, что Сочи — это тоже Россия. А знаешь, как узнал? Решил, короче, к брату в Трабзон поехать. А в порту, где билеты продаются, на стене объявление — кто хочет ехать в Трабзон, короче, не забывайте, что нужен загранпаспорт. Я ей говорю: «Э! Ты че? Какой загранпаспорт? Тут три часа на катамаране!» А она, короче, говорит: «Трабзон — это уже не Россия». А я говорю: «Ясное море, что Трабзон не Россия, а мы что — Россия?» Всю жизнь, короче, прожили, думали, что мы в Сочи живем, на Кавказе, короче, а теперь оказалось — в России!
— Потрясающе! — засмеялся Борис. — А что, по-твоему, вообще Россия? Она где?
— Россия? Это, короче, где-то за Кубанью. Не, ну теперь-то я знаю, что мы тоже Россия, но как-то это не чувствуется, короче. Да ты кого хочешь спроси, тебе все скажут: мы живем в Сочи, а Россия далеко. Там полно разных городов непонятных, короче. Например, там есть город Сык-тыв-кар. Оттуда одни две телки в прошлом году приезжали, но это, короче, потом расскажу… Еще там есть какой-то Йошкар-Ола. Где это вообще — Йошкар-Ола, кто-нибудь знает? Это ж надо название такое, короче, придумать! Еще хуже, чем Сык-тыв-кар, — возмущался Майдрэс. Он жестикулировал так, что иногда выпускал руль из обеих рук.
— Нормальный человек разве может понять, почему, чтобы в какойто Йошкар-Ола поехать, который вообще никто не знает, где находится, загранпаспорт не нужен, а чтобы по делам в Трабзон тудаобратно — загранпаспорт нужен! Это разве правильно? Это разве так должно быть? А ты еще спрашиваешь! — обиделся Майдрэс.
Борис тихонько смеялся и смотрел на Нору, которая смотрела в окно.
Машина мчалась по серпантину сочинской трассы. Бирюков свое давно отферрарил и ездил теперь на спокойных мерседесах. Впереди неслась милицейская семерка. Ее распирало от гордости. Гаишник знал, что сопровождает большого московского человека, и поэтому орал на встречных громче обычного:
— Стоять! Стоять, не видишь, люди едут! Взять вправо, пропустить людей. Людей пропустить, я сказал!
Мерседес проезжал мимо пустырей, заросших камышом, огороженных бетонным забором, с колючей проволокой и надписью «Проникновение запрещено», мимо крохотных рынков, недостроенных жилых коробок, сальных кафешек, пересохших речушек, времянок с глухими окошками, огородов с кукурузой, груд шлакоблоков, бетономешалок, заправок, сетевых автомоек «Принцесса Диана», ремонтных лачуг и чумазой зелени, беспорядочных зарослей пыльной мимозы, инжира, фейхоа, мушмулы, винограда, платанов, самшита, слив, и пальм, и магнолий, и лавра — мимо запущенной шерсти немытого южного города.