- Вы можете и не отвечать.
- В таком случае я не стану входить в подробности. Замечу только, что женщине очень трудно иногда объяснять, откуда она берет деньги... Я имела обширные знакомства и... и пользовалась связями. Вы знаете имена моих знакомых и очень хорошо понимаете, что у нас знакомства очень много значат...
- Я попрошу вас объяснить подробнее, что вы хотите сказать?
- Я хлопотала по делам. Я занималась тем же, чем занимаются многие из мужчин, с тою только разницей, что я нигде не служила и не была нигде членом правления, но ведь для этого и не нужно было служить.
- Итак, вы отрицаете всякое участие в преступлении?
- Отрицаю, господин председатель.
- Введите свидетелей! - сказал председатель.
В зале пронесся говор. Подсудимая не возбуждала сочувствия; находили, что она держит себя слишком цинично. Она вовсе не похожа на подсудимую.
Допрос свидетелей продолжался довольно долго. Большинство свидетелей отзывалось о подсудимой как о женщине очень умной и любезной, не особенно нравственной. Показания прислуги, за исключением Параши, были для нее неблагоприятны. Когда наконец были прочитаны ее письма к Башутину, в которых она говорит об "известном деле", то на вопрос председателя, что она может сказать, - она отвечала, что это дело касалось денежной спекуляции.
Во все время заседания она не теряла самообладания. Она бойко и умно парировала вопросы обвинения, переспрашивала и сбивала свидетелей, задавала остроумные вопросы, отстаивая себя шаг за шагом... Она была возбуждена своей защитой: лицо ее разгорелось, глаза сверкали. Обвинению пришлось иметь дело с опытным бойцом. Против нее была вся ее жизнь, но веских улик не было.
Когда в залу заседания вошел молодой красивый офицер Привольский, эта женщина вдруг потеряла самообладание. Она опустила голову и не смела взглянуть на него. С замиранием сердца ожидала она, что он станет говорить. "Неужели и он бросит в нее камнем? Неужели и он не остановится из уважения к памяти любви?.."
- Свидетель, вы давно познакомились с подсудимой?..
- Я познакомился с ней в апреле месяце!.. - чуть слышно прошептал свидетель.
- Что вы можете рассказать о ней?..
- Я был с ней знаком... Она казалась очень порядочной женщиной.
- В каких отношениях вы находились с ней... в близких? - спрашивал прокурор.
- Я был расположен к ней...
У Варвары Николаевны при этих словах радостно забилось сердце.
- Вы знали, что она заплатила ваши долги?
- Я не платила его долгов... Это неправда, - вдруг перебила, вскакивая с места, Варвара Николаевна.
- Подсудимая, прошу вас не перебивать!
- Вы знали, что подсудимая заплатила ваши долги?
- Нет, не знал... Я узнал об этом только впоследствии от Башутина... От него же я узнал другие неблагоприятные сведения относительно Орефьевой, вследствие чего написал ей письмо, в котором просил прекратить знакомство...
- Вы слышали раньше об ее образе жизни?..
- Дурного ничего не слыхал...
- И не знали, откуда у нее состояние?..
- Знал, что от мужа...
- А до того?..
- Не знал...
Допрос прекратился. Она подняла на него глаза. Взглянет ли он на нее? Нет! Он даже и не взглянул, а, сконфуженный, торопливо вышел из залы. "Бедный!" - подумала она и пожалела его.
Наконец допросы были окончены. Начались прения. Прокурор набросал картину нравов современного общества, сгруппировал искусно улики и находил, что главная виновница преступления Орефьева. Башутин являлся второстепенным деятелем. Он набросал характеристику героини, и в речи его она выходила ужасной женщиной, способной на всякое преступление.
Защитник говорил горячо. Он не ставил на пьедестал нравственной личности героини, но доказывал, что она не виновна в преступлении, в котором ее обвиняют. Он шаг за шагом разбирал улики и находил их малодоказательными. В его превосходной речи попадались чудные места, заставившие публику снисходительно взглянуть на подсудимую. Он нарисовал портрет честолюбивой, ищущей наслаждения женщины, очутившейся среди развращенного общества, без твердых правил, без убеждений, без руководителя... Он просил присяжных не карать ее, а пожалеть... Когда он кончил, подсудимая отвернулась, чтобы вытереть набежавшие слезы.
- Что вы скажете в свое оправдание, подсудимый?
- Я ничего более не имею сказать... Я прошу только снисхождения, тихо прошептал Башутин.
- Подсудимая, что вы скажете в свое оправдание?
Варвара Николаевна поднялась. Все взоры устремились на нее. Она еле стояла на ногах. Целый день этой битвы доконал ее. Нервы ее были напряжены до последней степени и наконец не выдержали. Однако она в последний раз собралась с силами, взглянула на публику и видела только массу голов, освещенную ярким светом газа, но эти лица уже не возбуждали в ней того озлобления, какое возбуждали утром. Она была утомлена... Ей теперь было все равно. Мгновенно пронеслась перед ней вся ее жизнь; что-то тяжелое, скверное легло тяжелым бременем на ее сердце. Сзади - позор, впереди непроглядная тьма. Бодрость оставила ее. Она хотела что-то сказать, начала было говорить, но что-то мешало ей, сжимая ее горло.
- Я... я... я ничего не могу сказать! - еле произнесла она и зарыдала сдержанными, глухими рыданиями.
Когда через полчаса вернулись присяжные, она готова была на все. Она предчувствовала, что оправдания ей не будет.
- Виновна! - раздалось в ее ушах, и она выслушала приговор относительно спокойно.
Когда она уходила из залы суда, она как-то грустно улыбнулась, но, встретив иронический взгляд Башутина, ответила ему таким взглядом презрения, что Башутин вздрогнул и более не оборачивался.
Глада тридцатая
СОЛНЦЕ ПОСЛЕ ТУЧ
Прошло два месяца. Перемирие было заключено. Ожидали заключения мира. Всем уже надоела война с ее бесчисленными жертвами, с бесчисленными разоблачениями злоупотреблений, которые во время войны проявились едва ли не с большею силою, чем во время мира. Все устали. Возбуждение начинало проходить и заменилось какой-то апатией. Те, которые чего-то ждали после войны, увидали, что надежды приходилось похоронить.
Известия, одно другого печальнее, приходили со всех концов: растраты шли за растратами, грабежи за грабежами. Все опустили головы.
Стоял славный январский день. Старик Чепелев весело торопил Елену идти гулять. Уж очень хороший был день. Она отвечала из своей комнаты, что сейчас будет готова, и скоро вышла к отцу. Она совсем поправилась, расцвела и была прелестнее, чем прежде.
- Идем, папа, я готова, - проговорила она.
В это время в прихожей раздался звонок, и вслед за тем в комнату торопливо вошел Венецкий.
- Елена... Леля!.. - проговорил он и бросился к ней на шею.
- Наконец-то, - прошептала она. - Здоров ты? Совсем здоров, милый мой?
Она закидывала вопросами, смеялась и плакала. Он радостно целовал ее руки, и оба они в счастии забыли, что сзади их стоял старик, который тихо плакал слезами радости, глядя на своих счастливых детей.
Вепецкий остановился у Чепелевых. Через два месяца была их свадьба, а через три он вышел в отставку и поехал с молодой женой и стариком в деревню к матери.
Чепелева уехала за границу, получив всего сто тысяч из состояния покойного брата. Остальное неизвестно куда делось. Елена отказалась от наследства.
Месяца через два Венецкий прочитал в газетах, что Неручный умер от тифа в Орхание.
- Он был прав, Леля, - грустно промолвил Венецкий, сообщая жене печальную новость.
И он стал рассказывать ей о своем приятеле.
- Вы чего это такие грустные? - промолвил старик, поднимаясь на террасу, где уже готов был ужин.
Ночь стояла чудная, теплая. Луна освещала своим волшебным светом густой сад перед террасой. Счастливые личным счастьем Венецкие скоро забыли о приятеле и весело смотрели в глаза будущему...
Надолго ли?
1879