Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.
– Порывшись в финансовых отчетах компании, – сменил тему Дональд, – они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.
– Невероятно!
– Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.
– Они просто спятили! – Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.
– Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…
– Господи! – произнес я с отвращением. – Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.
– Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…
Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.
– Не могу тебе передать, как все было мерзко… – Он изо всех сил сдерживался. – Они сказали, – добавил он, – что восемьдесят процентов убитых женщин стали жертвами своих мужей.
Да, это было в стиле Фроста.
– Потом они отпустили меня домой, но я думаю… – Его голос задрожал и он глотнул из стакана, стараясь сохранить столь тяжело добытое спокойствие. – Я не думаю, что они надолго оставят меня в покое.
Прошло пять дней с того момента, когда он, вернувшись домой, нашел Регину мертвой. Его умственное и нервное напряжение было столь велико, что я не переставал удивляться, как он не сошел с ума.
– Они напали на след преступников?
Он слабо усмехнулся:
– Сомневаюсь, что они этим занимаются.
– Но это их обязанность.
– И я так полагаю. Однако они ничего не говорят. – Он медленно допил виски. – В том-то вся и ирония… Я всегда с уважением относился к полиции. Кто же мог знать, что они такие?
«Чудеса, – подумал я. – Либо они хотят надавить на подозреваемого, рассчитывая развязать ему язык, либо просто ограничиваются вежливыми заявлениями, учтивыми вопросами и топчутся, топчутся на месте… В итоге единственная эффективная система расследования заставляет невиновных страдать больше, чем виновных».
– Я не вижу конца, – сказал Дон. – Не вижу.
В пятницу до обеда полицейские снова посетили нас; но мой кузен уже ни на что не реагировал. Он был апатичным и серым, как дым. Он столько выстрадал, что слова инспектора Фроста отскакивали от него как от стенки горох.
– Ты вроде бы собирался рисовать какому-то клиенту лошадь? – неожиданно спросил он, когда мы уже принялись за ленч.
– Я предупредил их, что приеду позже.
– Ты же обещал приехать во вторник?
– Я все уладил по телефону.
– Все равно тебе лучше поехать!
И Дональд настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил людей, что приеду. Я пришел к выводу, что и в самом деле пришло время оставить его одного, и стал собирать вещи.
– Мне кажется, – сказал он неуверенно, когда мы ждали такси, – что ты никогда не рисовал портреты. Я имею в виду людей…
– Иногда бывало.
– Я только хотел… не мог бы ты как-нибудь?.. У меня есть фото Регины…
Я внимательно посмотрел на него. Вероятно, это не должно было повредить ему. Я раскрыл чемодан и достал картину, держа ее обратной стороной к Дону.
– Она еще не просохла, – предупредил я, – и не обрамлена. И я не могу покрыть ее лаком по меньшей мере еще с полгода. Но, если она тебе нравится, можешь взять ее себе.
– Дай-ка посмотреть.
Я повернул полотно. Он прикипел к нему взглядом, но ничего не сказал. К парадному подъехало такси.
– Будь здоров. – Я приставил картину к стене кухни.
Он проводил меня на крыльцо, открыл дверцу машины и помахал мне на прощание. Молча, потому что в глазах у него стояли слезы.
В Йоркшире я пробыл неделю, увековечивая старого терпеливого скакуна, а потом вернулся в свою квартиру неподалеку от аэропорта Хитроу, прихватив с собой картину, чтобы завершить ее.
Сытый рисованием по самую завязку, я бросил все и подался на скачки.
Скачки в Пламптоне, прилив знакомого возбуждения при виде плавных движений скакунов. Картины никогда точно не передадут их грациозность, никогда.
Мне самому всю жизнь хотелось принять участие в скачках, но не хватало куража или, может быть, выдержки. Как и Дональд, мой отец владел предприятием средней руки, он проводил аукционы в Суссексе. Подростком я мог часами наблюдать, как выезжают лошадей, а в шесть лет стал рисовать их. Иногда тетка после долгих упрашиваний милостиво разрешала мне покататься на пони – своего у меня никогда не было. Хорошо помню этот час блаженства. Потом была учеба в художественном колледже – хорошее время. Но в двадцать два года я потерял родителей, и мне пришлось самому зарабатывать себе на жизнь.