— Я не вижу конца, — сказал Дон. — Не вижу.
В пятницу до обеда полицейские снова посетили нас; но мой кузен уже ни на что не реагировал. Он был апатичным и серым, как дым. Он столько выстрадал, что слова инспектора Фроста отскакивали от него как от стенки горох.
— Ты вроде бы собирался рисовать какому-то клиенту лошадь? — неожиданно спросил он, когда мы уже принялись за ленч.
— Я предупредил их, что приеду позже.
— Ты же обещал приехать во вторник?
— Я все уладил по телефону.
— Все равно тебе лучше поехать!
И Дональд настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил людей, что приеду. Я пришел к выводу, что и в самом деле пришло время оставить его одного, и стал собирать вещи.
— Мне кажется, — сказал он неуверенно, когда мы ждали такси, — что ты никогда не рисовал портреты. Я имею в виду людей…
— Иногда бывало.
— Я только хотел… не мог бы ты как-нибудь?.. У меня есть фото Регины…
Я внимательно посмотрел на него. Вероятно, это не должно было повредить ему. Я раскрыл чемодан и достал картину, держа ее обратной стороной к Дону.
— Она еще не просохла, — предупредил я, — и не обрамлена. И я не могу покрыть ее лаком по меньшей мере еще с полгода. Но, если она тебе нравится, можешь взять ее себе.
— Дай-ка посмотреть.
Я повернул полотно. Он прикипел к нему взглядом, но ничего не сказал. К парадному подъехало такси.
— Будь здоров. — Я приставил картину к стене кухни.
Он проводил меня на крыльцо, открыл дверцу машины и помахал мне на прощание. Молча, потому что в глазах у него стояли слезы.
В Йоркшире я пробыл неделю, увековечивая старого терпеливого скакуна, а потом вернулся в свою квартиру неподалеку от аэропорта Хитроу, прихватив с собой картину, чтобы завершить ее.
Сытый рисованием по самую завязку, я бросил все и подался на скачки.
Скачки в Пламптоне, прилив знакомого возбуждения при виде плавных движений скакунов. Картины никогда точно не передадут их грациозность, никогда.
Мне самому всю жизнь хотелось принять участие в скачках, но не хватало куража или, может быть, выдержки. Как и Дональд, мой отец владел предприятием средней руки, он проводил аукционы в Суссексе. Подростком я мог часами наблюдать, как выезжают лошадей, а в шесть лет стал рисовать их. Иногда тетка после долгих упрашиваний милостиво разрешала мне покататься на пони — своего у меня никогда не было. Хорошо помню этот час блаженства. Потом была учеба в художественном колледже — хорошее время. Но в двадцать два года я потерял родителей, и мне пришлось самому зарабатывать себе на жизнь.
На нашей улице размещалась контора по торговле недвижимостью, и я долго работал в ней.
Казалось, добрая половина художников-анималистов, рисующих лошадей, съехалась сегодня в Пламптон. Да и неудивительно, поскольку здесь впервые в новом сезоне должен был появиться «Большой Национальный призер». Естественно, картина с названием «Большой Национальный призер на старте» имеет намного больше шансов быть проданной, чем если бы она называлась просто «Один из участников состязаний в Пламптоне перед заездом». Меркантильные соображения вынуждают будущих Рембрандтов считаться с рыночной конъюнктурой.
— Тодд?! — крикнул кто-то мне в ухо. — Ты же должен мне пятнадцать фунтов!
— А черта лысого не хочешь? — спросил я.
— Ведь ты сказал, что Размах будет фаворитом в Аскоте.
— Не живи чужим умом.
Билл Пайл засмеялся и похлопал меня по плечу. Он считал всех знакомых своими закадычными друзьями, бурно приветствовал их при встрече, любил выпить за чужой счет и смертельно всем надоедал. Бог знает сколько раз я встречал Билли на скачках, но так и не смог придумать, как избавиться от него, не прибегая к грубости. Обычные отказы отскакивали от него, как ртуть от стекла, и со временем я пришел к выводу, что проще всего сразу выпить с ним, чем целый день избегать.
Итак, я ждал, когда он произнесет свою традиционную фразу: «Пропустим по одной?»
— Пропустим по одной? — предложил он.
— Э-э… конечно, — покорно согласился я.
— Твой отец никогда бы не простил мне, если бы я не заботился о тебе. — Это тоже была его традиционная фраза. Я знал, что им приходилось встречаться по делам, но подозревал, что дружбу Билли выдумал уже после смерти моего отца.
— Идем!
Я наперед знал всю последующую процедуру. Он вроде бы неожиданно встретит в баре свою тетушку Сал, и я должен буду заказывать выпивку для них обоих.
— О-о! Да здесь тетушка Сал! — объявил Билл, заходя в бар. — Сюрприз!..
Тетушка Сал в свои семьдесят с хвостиком была завзятой болельщицей — с вечной сигаретой в углу рта и с книжечкой-расписанием соревнований, раскрытой на предстоящем заезде.
— Хэлло, миссис Сал!
— Что? А-а… Как поживаете? Вы что-нибудь знаете о заезде в два тридцать?
— К сожалению, нет.
— Ага… — Она заглянула в расписание. — Тритопс прошел взвешивание, но как у него с ногой? — Она подняла глаза и свободной рукой подтолкнула племянника, который никак не мог дозваться официанта. — Билли, закажи что-нибудь для мисс Метьюз!
— Для кого?
— Для Метьюз. Что ты пьешь, Мейзи? — повернулась она к полной пожилой женщине.