— Не твои глаза, зараза ты этакая!..
— И ты, кроме того, пугаешь Сару.
Теперь до него дошло. Он отнял руки от глаз и перестал орать.
Увидев его лицо, публика, привлеченная нашими воплями, ахнула от ужаса. На подбородке красовались мазки желтой и голубой краски с палитры копииста, красные, воспаленные глаза слезились, веки опухли.
— Сара, — пересиливая боль и отчаянно моргая, сказал Джик, — прости, милая. Этот сукин сын прав. Скипидар еще никого и никогда не ослеплял…
— По крайней мере, навеки, — добавил я, ибо нужно было отдать должное: сейчас, кроме слез, он ничего не мог видеть.
Враждебность Сары не уменьшилась:
— Тогда вызови «Скорую помощь»!
— Ему нужна только вода и время.
— Ты глупая безжалостная свинья! Ему явно нужен врач и…
Джик, перестав работать на публику, достал носовой платок и осторожно промокнул мокрые от обильных слез глаза.
— Он прав, дорогая. Нужно побольше воды. Вода все смоет. Отведи меня в ближайший туалет.
Сара взяла Джика за одну руку, какой-то сострадательный мужчина — за другую, и они бережно вывели его. Это было похоже на любительскую постановку какой-нибудь трагедии. Хор в лице присутствующих зрителей осуждающе глядел на меня, с надеждой ожидая следующего акта.
Я посмотрел на композицию из красок и мольберта, валявшихся в углу. Зеваки тоже принялись таращить на них глаза.
— Может, кто-нибудь из присутствующих, — начал я медленно, — разговаривал с тем молодым человеком, прежде чем все случилось?
— Мы, — удивленно ответила одна женщина.
— И мы, — повторила другая.
— О чем?
— О Маннинге, — сказала одна, то же самое повторила другая, и обе они одновременно посмотрели на висящую на стене картину.
— А не о его собственной работе? — спросил я, наклонясь, чтобы поднять ее.
Желтое пятно залило аккуратные контуры — следствие хлопанья по спине.
Обе дамы и мужчины, их сопровождающие, покачали головами и сообщили, что говорили с ним о том, как приятно было бы повесить Маннинга на стене у себя дома.
Я слегка усмехнулся:
— Может, он даже случайно знал, где можно приобрести Маннинга?
— Да, конечно, — ответили они. — Совершенно случайно он знал.
— Где именно?
— Видите ли, молодой человек… — Старший из мужчин, американец лет семидесяти, внешний вид которого свидетельствовал о его состоятельности, повелительным жестом правой руки призвал остальных к молчанию. — Молодой человек, вы задаете слишком много вопросов.
— Могу объяснить свое любопытство, — ответил я. — Давайте выпьем кофе?
Они глянули на часы, поколебались и заявили, что, пожалуй, выпьют.
— Там, дальше по залу, кофейня. Я заметил ее, когда ловил молодчика.
У них на лицах появился интерес. Я поймал их на крючок любопытства.
Немногочисленные зрители понемногу расходились, и я, попросив обе пары подождать минутку, начал складывать разбросанные принадлежности в кучку. Ни на одной вещи не было фамилии владельца. Все снаряжение стандартное: такое продают в любой художественной лавке. Набор, предназначенный для художников-профессионалов, а не дешевка, которые делают для студентов. Все вещи не новые, но и не старые. Сама картина, как оказалось, была не на полотне, натянутом на раму, а на твердом картоне. Я сложил все возле стены, поставил банки из-под масла и скипидара и тряпкой вытер руки.
— Все, — сказал я. — Идем?
Они были американцами — все богатые, отошедшие от дел и увлекающиеся скачками. Мистер и миссис Говард К. Петрович из Риджвилла, штат Нью-Джерси, и мистер и миссис Уайт Л. Минчлес из Картера, штат Иллинойс.
Уайт Минчлес — тот, который призывал остальных к молчанию, заказал четыре порции кофе глясе с густым слоем сливок и один черный. Черный для него самого.
Это был седовласый мужчина с величественными манерами и бледным лицом горожанина.
— Ну, юный друг, послушаем все сначала!
— Гм-м… — пробормотал я. — А где начало? Тот парень, художник, набросился на моего друга Джика только потому, что тот назвал его уголовным преступником. Верно?
— Угу, — кивнула миссис Петрович, — я слышала. Мы уже выходили из зала. А зачем ваш друг оскорбил художника?
— Нет ничего преступного в копировании хороших картин, — тоном знатока заявила миссис Минчлес. — В Лувре из-за таких студентов-копиистов невозможно подступиться к «Моне Лизе».
У нее были подкрашенные голубым шампунем и начесанные волосы, костюм из немнущейся ткани цвета морской волны и много бриллиантов. На лице — навсегда застывшая гримаса неодобрения. Но интеллекта явно маловато.
— Все зависит от того, для чего копируют, — пояснил я. — Если человек собирается выдать копию за оригинал, то это будет настоящим мошенничеством.
— Так вы считаете, что молодой человек занимался именно этим?.. — начала было миссис Петрович, но Уайт Минчлес прервал ее жестом и громким вопросом:
— Вы хотите сказать, что юный художник срисовывал Маннинга, чтобы затем продать копию как оригинал?
— Э-э… — замялся я.
— И вы хотите сказать, — продолжал он, — что Маннинг, о котором он говорил, что мы можем его приобрести, тоже является подделкой?
Присутствующие одновременно испугались такой возможности и подивились проницательности Уайта.
— Не знаю, — сознался я. — Мне просто хотелось бы посмотреть на того Маннинга собственными глазами.
— А может, вы сами хотите приобрести Маннинга? Или просто выступаете как посредник? — Вопросы Уайта были суровы и язвительны.