— В плане все это предусмотрено, Владимир Ильич. Надо соединить два чуда нашего века — нефть и электричество. Рамзин подсчитал: электрификация промыслов за счет той же самой нефти обойдется нам в двадцать миллионов довоенных рублей. А рыночная ценность продуктов, которые мы получим, улучшив добычу, использование и переработку нефти, — семьсот шестьдесят миллионов рублей в год!
— Фантастическая сумма, — понизив голос, произнес Ленин и поднялся.
— Сумма настолько грандиозна, — подхватил Кржижановский, — что, если продать за границу только часть продуктов, вырученной валютой можно покрыть громадные капиталовложения внутри страны — и на строительство нефтеперегонных заводов, и нефтепроводов, и тех же тракторных гигантов.
— Вот когда в Кашине всерьез запахнет нефтью...
За окнами, в которые по-прежнему постукивала ледяная крупка, лежала страна, где за нынешний год добыли четвертую часть необходимого угля, где из двухсот девяноста трех доменных печей работали девятнадцать, из восемнадцати тысяч паровозов «здоровых» оставалось лишь пять тысяч, остальные были «полубольные», «больные» или «кладбищенские», а хлопчатобумажные фабрики дали тканей меньше чем по аршину на каждого жителя. За окнами лежал мир, где виднейшие политические деятели, вожди могущественнейших партий и партий свергнутых, мудрейшие Ллойд-Джорджи и Милюковы единодушно, как дважды два, доказывали:
— Хозяйственно Россия отброшена ко временам Петра и Екатерины.
— Россия перестала существовать. Это пустырь без человеческого жилья.
— Русского народа нет, это бессвязные массы, одичавшие, озлобленные, голодные, охваченные бесовским наваждением.
Бывший марксист Петр Струве то ли сокрушался, то ли злорадствовал, оглядываясь на родину из далекого изгнания:
— Социализм, учит марксизм, требует роста производительных сил. Социализм, учит опыт русской революции, несовместим с ростом производительных сил, более того, он означает их упадок.
Все это подтверждал ученейший социалист Запада Карл Каутский:
— Россия сейчас много дальше от социализма, чем она была до войны. — И «мило» шутил по поводу Октябрьской революции: — Операция удалась блестяще — пациент умер.
Как и в прошлую зиму, с наступлением темноты в городах России прекращалось трамвайное движение. Толпы коченеющих людей разносили на дрова рудничные эстакады Кривого Рога, во все стороны от промышленных центров ползли поезда, переполненные голодом и тифом.
А в квартире номер четыре дома тридцать по Садовнической улице два человека, разложив на столе перед собой карту, видели, как там и тут пролегают нефтепроводы, как растекается во все уголки родной земли жизнетворящая сила, как выходят па просторы сто тысяч тракторов.
Оба знали прекрасно, что дать деревне сто тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, посадить за штурвалы обученных машинистов — пока фантазия.
Но есть фантазия — и фантазия.
Перед ними на том же столе, еще разрозненные, не сшитые, лежали листы первого государственного плана первой социалистической республики.
А что такое план? Ключ от будущего. Возможность предвидеть его, предсказать, приблизить, управлять им.
Они стояли вместе, рядом, касаясь плечом плеча, у начал нового, небывалого будущего своей родины. Они не говорили друг другу, что счастливы сознавать это, знать это наверняка. Да и зачем? Стоило ли говорить? Они наперебой выкладывали, ставили друг перед другом проблему за проблемой из тех, что еще не решены человечеством, но будут, обязательно будут решены здесь у них — у нас! — в стране.
— Вы понимаете, Владимир Ильич, силами самой же электрификации создается прочный базис для ее осуществления!
— А вспомните, Глеб Максимилианович, что пишет Либкнехт о своем разговоре с Марксом в восемьсот пятидесятом году!
— Что именно вы подразумеваете?
— Как Маркс издевался над победоносной реакцией в Европе, которая воображает, будто революция задушена, и не догадывается, что естествознание подготавливает новую революцию.
— Да, да, да! Помнится, Маркс тогда с необычайным воодушевлением рассказал Либкнехту об электровозе. Нет, конечно, еще и слова такого в обиходе не было. Но Маркс рассказывал, что несколько дней назад на Риджент-стрит он видел выставленную модель электрической машины, которая везла поезд.
Глеб Максимилианович умолк, припоминая, что Маркс тут же заметил: «Последствия этого факта не поддаются учету. Необходимым следствием экономической революции будет революция политическая». Вот в чем суть! Вот где главное! Конечно, он не собирался пояснять все это Ленину — смешно было бы с его стороны... Он заговорил о другом: