Всем своим видом — и тем, как сжимает в кулаке карандаш, как отмахивает такт своим словам, как придерживает вытянутыми пальцами другой руки бумаги на столе, но не заглядывает в них — по памяти безошибочно цитирует нужные параграфы, — всем своим видом Рыков как бы внушает Ленину: «Без моего благословения ГОЭЛРО не отправится в путь. Я могу дать «добро», могу и не дать».
— III-ш-што, если в результате упомянутого «всестороннего обсуждения» упомянутый план электрификации окажется планом электрофикции?.. — Он прикрывает рот ладонью, будто бы разглаживая усы, сдерживает улыбку. — Н-н-не скрою, д-да, я слыхал, что есть ошибки. Товарищ Ларин, товарищ Милютин пять минут назад подтвердили нам это. — И тут же великодушно защищает председателя ГОЭЛРО от Ларина и Милютина: — Кржижановский не только теоретик, но и практик... Однако излишней нервозностью, чрезмерной поспешностью, — смотрит на Ленина, — затемняется существо дела.
Ленин буквально хватает последнюю фразу — с маху так и записывает:
«...затемняется существо дела...»
По тому, как задиристо он склоняет голову, как наперекор противнику — размашисто и стремительно — мчит по листку свой толстый черный карандаш, нетрудно заметить, что он повторяет эту фразу про себя с иной интонацией, вкладывает в нее совсем иной смысл.
Тем временем предложенный Лениным проект атакует уже новый оратор — Валериан Валерианович Осинский, заместитель народного комиссара земледелия. Это экономист и литератор, во время Брестских переговоров — глава «левых коммунистов», сторонник продолжения «революционной» войны, теперь один из вождей фракционной группы «демократического централизма»:
— Легкомыслие — утверждать!.. — Обращается он исключительно к Ленину и с присущей ему особенностью во всем усматривать политиканство, козни, направленные против него, подозрительно щурится, встряхивает густой шевелюрой: — Легкомыслие — утверждать план электрификации! Нарушать решения Восьмого съезда Советов, который не утвердил, а одобрил! Кржижановскому задание не было дано выработать государственный план. Общеплановая комиссия будет наполовину административная комиссия, а Кржижановский не администратор. Разве не так, Владимир Ильич? Сами же вы признавали...
Спокойно, сдерживая себя, Ленин кивает, стискивает зубы так, что желваки играют на лице.
— Вот видите! У него в ГОЭЛРО буржуазные спецы, правые эсеры и прочие, коммунистов мало. ГОЭЛРО должна дать кадры экспертов, а не общеплановой комиссии. И вообще!.. — вдруг махнув рукой, срывается Осинский. — Я всегда был против! Никогда не верил! Почему электрификация, а не газификация, скажем? Все равно пустое фантазерство. Сначала восстановим хоть частью старое, прежде чем строить новое. Я не полагаюсь на Кржижановского. Пусть экономист просмотрит, только экономисты могут сделать...
Его сумбурное, переполненное эмоциями выступление подлило масла в огонь. Дебаты пошли по второму кругу: снова Рыков, снова Милютин, снова Ларин...
«Опять об одном и том же! — недовольно усмехнулся про себя Ильич. — Мешают додумать».
Он пришел в свое обычное, преобладающее настроение — напряженной сосредоточенности, набрасывал план заключительного слова.
А перед ним в зале за столом шумели, то и дело повторяли:
— Экономика...
— Экономист...
— Экономический...
Ленин как бы отодвинулся от наседавших противников, сдержал себя, собрался, записал, сжимая каждое слово до предела — в слог: «отн к эк» — «отношение к экономике», — прислушался к тягучему тенорку Рыкова, помедлил, добавил: «(Далеко, в куток!) «Мозг»».
«Да, вот главное. Именно мозгом должен стать Госплан. А эти... Живую работу заменяют интеллигентским и бюрократическим прожектерством! Конечно, «планы» — вещь такая, говорить и спорить можно бесконечно. Но неумно допускать общие разглагольствования и споры о «принципах» построения плана, когда надо взяться за изучение уже данного, единственно научного плана, исправить его на основании... опыта!» — Снова черканул, еще стремительнее, словно досаждая, словно наперекор, в пику своим оппонентам:
«(хоз здр смысл)» — «(хозяйственный здравый смысл)».
Рослый, прямой, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно зачесанными назад волосами, с крупными, чуть вывернутыми губами, делающими его лицо обиженным, Милютин перебирает на столе бумаги, обдает прокуренным, табачным дыханием, долго ищет нужную.
Почему-то нелегко поверить, что из тридцати семи своих лет половину этот человек отдал революции, семь провел в тюрьмах и ссылке, после Февральского переворота был председателем Саратовского Совета, на Апрельской конференции избран в ЦК большевиков, в Октябре — народный комиссар земледелия первого Советского правительства. Пост, впрочем, вскоре им оставленный из-за несогласия с позицией Ленина и ленинцев. В это, к сожалению, поверить уже легче...