— Не знаю. За одно поручусь: не специалист. Я уж не говорю о его предложении расколошматить Петроград на щебенку и кирпич, от которого за версту несет «мудростью» щедринского градоначальника. Того самого, что «разобрал мостовые и настроил монументов». В общем впечатление такое, будто стоишь перед гранитной стеной, сквозь которую во что бы то ни стало надо пробиться, а тебе предлагают взорвать ее с помощью елочной хлопушки.
— Так, так, так, — опять задумчиво произнес Ленин, улыбнулся: — Вы, как всегда, правы.
— Безусловно, Владимир Ильич! — Кржижановский принял его шутливый тон. — Я всегда занимаю правильную позицию, за исключением тех случаев, когда я ошибаюсь.
— Гм!..
— Словом... — не унимался Глеб Максимилианович. — Вы купались когда-нибудь в Финском заливе?
— Доводилось.
— А я всегда остерегался. По-моему, купаться там можно только в обнимку с горячим самоваром. Так вот, когда я читал книгу Шатуновского, мне все время казалось, будто меня окунают с головой в воды Финского залива, да еще не в июле, а в апреле.
— Да еще без самовара!
— Ну, уж это само собой...
Тут же Ленин пододвинул к себе лист бумаги, стал набрасывать письмо Троцкому. Зная, что под разговор Ильич писать не любит, Глеб Максимилианович затих, но по обыкновению следил за рукой Ленина. Писал он быстро, не перечеркивая, слова и фразы подбирал свободно, не испытывая затруднений:
— Прочел я брошюру Шатуновского «Белый уголь и революционный Питер».
Очень слабо. Декламация и только. Делового ничегошеньки.
Единственный деловой намек: стр. 15:
«По мнению выдающихся спецов-гидравликов, восемь месяцев достаточно для реальных плодов этого великого подвига».
Возвращенная Кржижановским книжица лежала раскрытая как раз на пятнадцатой странице, и возле приведенных слов о мнении выдающихся гидравликов чернела ленинская пометка:
«Каких? Где и когда напечатано?»
А на предыдущей странице были отчеркнуты слова: «уже через несколько месяцев иметь ток, чтобы пустить в ход оставшиеся заводы», и приписано сбоку:
«Кажись, тут соль. Сколько месяцев? Сколько току? Практически возможно?»
Вот и все. Несколько вопросов — и, как говорится, мокрое место от книги, до отказа напичканной самомнением, нафаршированной «сверхреволюционными» лозунгами и прожектами.
На собственном опыте испытал Кржижановский действие этих ленинских пометок. Не раз Владимир Ильич просматривал его рукописи: «Это удалось... Тут вам самому было не все ясно... Тут вы были не уверены... А тут писали против совести». Если он одобряет, ставит на полях «да», сомневается — «гм! гм!» или «Ха!». Любит подчеркивать один, два, а то и три раза, что чаще всего означает: «не поскользнитесь на этом месте». В общем, если он берет чью-то книгу, Глеб Максимилианович заранее улыбается; горе всякому лукавству, всякому приспособленчеству. Подчеркнет, поставит пару вопросительных знаков — и «суемудрие» автора, искусно прикрытое витиеватыми фразами, становится очевидным для каждого.
Тем временем Ильич отложил подальше от себя злополучную брошюру, продолжал кидать на лист ровные и круглые, как бисер, буквы:
— Шатуновский взялся писать о том, чего не знает (Кржижановский так оценивает).
«Излюбленный прием! — усмехнулся про себя Глеб Максимилианович. — Иногда Ленин даже свой замысел представляет как предложение другого. Взвешивает, обсуждает — семь раз примерь, один отрежь, — потом, наконец, после всех голосует за».
Владимир Ильич попросил извинить его за то, что отвлекся, и дописал:
— Пусть Шатуновский докажет и даст деловые предложения. Иначе болтовня остается болтовней.
Однако дело этим не кончилось.
Через несколько дней Глеб Максимилианович снова сидел перед Лениным в его кабинете, снова давал объяснения, помогая разобраться. Троцкий обиделся, прислал Ильичу письмо, защищая Шатуновского, ведь:
«...Он считает, что черновую работу по электрификации — если отнестись к делу с героическим напряжением — можно закончить в восемь месяцев. Очень может быть, что он ошибается...»
Прочитав это вслух, Ленин подчеркнул последнюю фразу, поднял взгляд на Глеба Максимилиановича:
— А вы как думаете?
— Точно так же, — язвительно кивнул Кржижановский. — Очень, «очень может быть, что он ошибается»!
— Обоснуйте. Докажите.
— Да что тут доказывать, Владимир Ильич! Это же элементарно. Классон с Чиколевым строили первую русскую гидростанцию около двух лет. Речь идет об установке на Охтинских пороховых заводах. Мощность ее была микроскопической даже для конца прошлого века. Всего триста пятьдесят сил. Ниагарская гидростанция Адамс построена за десять лет. И мировая практика пока не знает более короткого срока возведения крупной гидростанции. Притом все это в благополучной Америке, не тронутой войной, в стране, которая богаче всех техникой, где есть продовольствие, бесперебойно действует транспорт. А у нас сейчас... Да если мы пустим Волховскую гидроустановку в двадцать шестом году, это будет рекорд быстроты. А они толкуют о восьми месяцах!..