— Мы еще посмотрим... — обиженно грозил кому-то Василий.
Глеб хорошо изучил Старкова: человек он был не особенно разговорчивый, но за словом у него тут же следовало дело. Так случилось и на этот раз. Назавтра же — кстати, было воскресенье, и нетрудно собраться компанией под предлогом чаепития или еще чего-нибудь «пития» — Старков привел товарищей-старшекурсников, умудренных в политической экономии. Почитали вместе, пошумели, покурили всласть несколько воскресений, а там, глядь, сами начали разбираться...
Просиживая долгие зимние вечера над «библией революционера», Глеб тверже ощущает почву под ногами, зорче вглядывается в людей. Пусть они бьют кулаком в грудь, объявляя себя друзьями народа; теперь-то Глеб знает, как и его товарищи по кружку, что из человека, который не проштудировал два или, лучше, три раза главный Марксов труд, ничего путного не выйдет. Больше того! Знакомясь с людьми, он прежде всего должен узнать, как те относятся к Марксу. Уважение его и привязанность отданы не каким-то там неопределенным народолюбцам, а марксистам.
Все эти усердные занятия отнюдь не мешают ему довольно часто забираться на галерку в Александринке или в Мариинке, увлекаться катанием на коньках и еще кое- чем... С некоторых пор особое его внимание отдано слушательницам Высших женских курсов, все чаще приходящим в кружок, — «бестужевкам», а по правде признаться, одной из них — Невзоровой Зине.
В первом высшем учебном заведении, открытом для женщин России, Зина учится вместе с Надей, Олей, а потом и своей старшей сестрой Соней. Они собрались сюда из разных мест. Надя — коренная петербургская. Отец ее, поручик Константин Крупский, примкнул в свое время к польским революционерам, помогал восстанию. Оля — из уютного волжского города Симбирска, сестра Ульянова — того самого Александра Ульянова, что готовил покушение на царя и повешен в Шлиссельбурге. Соня и Зина — нижегородские, из всесильной когда-то, но пришедшей в упадок династии промышленников.
Их всех объединяет, пожалуй, даже роднит одно: высший идеал для каждой — служение народу, а образец женщины — Софья Перовская, мятежная дочь петербургского губернатора, ставшая революционеркой, казненная по приговору Особого присутствия сената третьего апреля тысяча восемьсот восемьдесят первого года вместе с Желябовым, Михайловым, Кибальчичем и Рысаковым за убийство Александра Второго.
Злые языки окрестили бестужевок «синими чулками», но напрасно. Честное слово, напрасно! Ни одна из них не лишена женского обаяния, девичьей трогательности, и ничто человеческое им не чуждо.
А Зина, по мнению Глеба, так та просто красавица. Красавица! Это про нее Некрасов написал: «румяна, стройна, величава...» Да, ни дать ни взять — некрасовская героиня, только в скромном, очень хорошо сшитом городском платье. Она чем-то напоминает Глебу маму — молодую, конечно. Пышновата, с дивной тяжелой косой, придающей голове горделивость, с острым и добрым взглядом, с небольшим, чуть надменным носом.
Вот она идет по набережной Невы. Пальто, подбитое лисьим мехом, упруго обтягивает крутые бедра. Глеб старается не смотреть на нее, но все время только и смотрит. Они возвращаются от рабочих Александровского завода, с которыми хотят подружиться.
Глеб останавливается возле Зины у парапета и вместо с ней задумчиво смотрит на неторопливые грузные волны, на холодные отблески вечерней зари в державном течении.
— Как мы терзали их «сюртуком» и «холстом» из первой главы «Капитала»!.. — говорит он.
— И меня совесть мучает, — подхватывает Зина. — Слишком многого мы хотим. И сразу. А они не могут все это воспринимать так, как студенты. Нужен иной, гибкий подход.
— Толковал, толковал, — доверительно жалуется Глеб. — А они, по глазам вижу, не то что глухи, но не задевает это их, не доходит, все мимо...
Оба молчат несколько мгновений, глядя в глаза друг другу.
— Глебася! Родной! — Зина прижимается к нему. — Мы будем счастливы? Будем?..
— Тысячу раз! Обязательно, непременно! Вот увидишь. Все мечты наши сбудутся. Все, все, чего ждем, будет. Верь мне. Верь! Ты веришь?
— Знаешь... — произносит Зина, как будто рассеянно советуясь с собой, не слушая его. — Няня рассказывала про «деревянную железку», которую ищет удалой добрый молодец Иванушка-дурачок... Иногда мне кажется... Что, если мы?..
— Не надо. Ну к чему эти сомнения? Не надо, Зинуля. Ты вспомни, как смотрел на нас подрядчик. С какой ненавистью!.. Разве злоба врагов не порука тому, что мы на верном пути? Вот только бы уменья, уменья набраться... Ну? Чего нахмурилась? Ну! Улыбнись. Улыбнись, пожалуйста, я тебя прошу. Что такое?.. У тебя слезы. От ветра.