Но ведь за мартом неизбежно придет апрель. Каждый гимназист-приготовишка скажет: «Как зима ни злися...» — и так далее. Ты веришь, Глеб? Только честно. Честно! Иначе не то что песни слагать — лучше сразу бросить все, уйти прочь.
Веришь ты?!
Разойдясь, расшагавшись, он замаршировал, будто в боевой праздничной колонне с товарищами — наперекор, навстречу врагу с песней-вызовом:
так, что Ванеев вздрогнул, открыл глаза, улыбнулся:
— «Гордо и смело...» — хорошо, Глеб. И гордо и смело получается. Надо приберечь это на прощанье...
Когда наступило двадцать пятое марта — день отправки в Сибирь, могучий, богатырского сложения Абрамович широко расставил ноги, притиснул спиною дверь, а все остальные стали в круг и запели:
Со всех ног надзиратели бросились к мятежной камере. Но не тут-то было.
неслось из-за двери и угрожающе раскатывалось будто бы на всю Москву.
Грохот кованых сапог о кованый дуб. Стук прикладов. Ругань. Но по-прежнему страж не сломлен, дверь блокирована. Арестанты стоят, крепко взявшись за руки, словно держат круговую оборону. Боевое крещение «Варшавянки» продолжается.
Лишь когда допели до конца — впустили.
Обескураженные, даже смущенные стражники и жандармы тут же принялись «сортировать» бунтовщиков для немедленной отправки (не тащить же в карцер в день отъезда!).
— А ну, выходь!
— Па-аживей!
— Становись!..
Уже когда вели по двору, глухие, казалось бы, степы тюрьмы отозвались прощальным эхом и одновременно напутствием, клятвой:
Долго еще, говорят, ходили потом рассказы-легенды о том, как с песней шла в Сибирь партия ссыльных.
Не было прежде в Бутырках таких ссыльных. Не было таких песен.
Далеко, далеко — за тридевять снегов, за тридесять лесов — закатали автора, а песня пошла гулять по России — делать его дело.
Немилостива, сурова Сибирь...
Впрочем, ссыльный поселенец Глеб Кржижановский вместе с Василием Старковым определен на жительство в село Тесинское, что в тридцати семи верстах от Минусинска, на реке Тубе, притоке Енисея с правой стороны. Это юг Сибири. И лето здесь как лето, зима как зима.
Вслед за Глебом сюда приехала мама. И сестра Тоня. Приехала, осмотрелась, обжилась — и вышла замуж за Базиля — Старкова! Так что все Кржижановские теперь вместе.
Все?..
Зина! Родная, родная моя!.. Где ты? Что с тобой? Отзовись!
Сразу после его ареста — девятого декабря позапрошлого года — Зинаида Павловна Невзорова вошла в центральную группу «Союза борьбы», заменила любимого в самом прямом смысле. И ей и Надежде Константиновне Крупской удалось еще поработать немало: зиму, весну, лето, а там...
Четыре месяца в каземате Петропавловской крепости!
Девушка в каземате... Какие нелепые, несоединимые слова!
Потом ее выпустили до окончания следствия — на поруки матери. Глеб знает: свой невольный «отпуск» в родном Нижнем Новгороде Зина провела недаром — помогала Петру Заломову и другим тамошним марксистам восстановить разгромленные кружки, учила новых подпольщиков шифровальному искусству, конспирации...
А следствие по делу второй группы «Союза борьбы» все тянется, тянется. Что-то еще будет? Какой приговор? Первая группа... Вторая группа... А крамола не пресекается, и власти ожесточились.
Что будет с тобой, Зина?
Говорят, ссылка не каторга. Что верно, то верно. Однако ох как несладко живется Глебу! Пособие нищенское: восемь рублей на душу в месяц. Да и то отобрали у мамы: новое разъяснение — матери не считаются членами семей.
Но неподалеку — одни говорят, за семьдесят, другие — может, за сто верст, по сибирскому размаху и то и то «вовсе рядом», — живет другой ссыльный поселенец — Владимир, сын Ильи Ульянова.
Он по-прежнему деятелен — хлопочет над своей книгой, в меру отдыхает, развлекается даже. Повидаешься с ним — и дышать легче. В испытании, в горе растет, крепнет их дружба. Недаром Владимир Ильич почти в каждом письме к сестрам, к матери вспоминает о Глебе:
— ...В Тесь я поехал вместе с Базилем. Проводил там время очень весело и чрезвычайно доволен был повидать товарищей и пожить в компанийке после моего шушенского сиденья. Компанийка живет, однако, хуже, пожалуй, чем я. Т. е. не в отношении квартиры и пр. — в этом-то они устроились лучше, — а в отношении удовлетворенности. Глеб прихварывает изрядно, хандрит частенько; Базиль тоже, оказалось, вовсе не так уж «процветает», хотя это — самый уравновешенный из тесинцев.