Сочувственно кивая и поддакивая, Глеб Максимилианович ловил себя на том, что сегодня ничто подобное его не волнует, даже известие о расстреле Колчака, дошедшее кружным путем из Иркутска через Дальний Восток, Лондон и Стокгольм. Сейчас в поле зрения оставались детали, так сказать, положительно заряженные, а это для него всегда было верным признаком доброго настроя, предвестием удачи.
Именно!
Ведь не случайно же он думал не о том, что уже определилась неизбежность военного столкновения с панской Польшей, а о том, что свободные от войны красноармейцы за какие-то двадцать дней напилили и подвезли к станциям тридцать тысяч кубических сажен дров.
Он не хотел замечать сани, тащившиеся навстречу, и на них гробы, охваченные веревкой, новые, белые, блестевшие на солнце гладью досок... священника с протянутой рукой на углу Кривоколенного переулка, возле молочной Чичкина... выбитое стекло в пустой витрине посудного магазина Мишина... Не хотел думать о том, что почти вся канализационная сеть замерзла — в Москве скопилось около полумиллиона возов мусора и нечистот.
Далеко не живописные груды затрудняют въезд в Китай-город, подход к аптеке Ферейна, к парфюмерному магазину Брокара, грозят вот-вот, с первыми лучами весны, затопить и всю Никольскую и прилегающие дворы зловонной грязью — добавить к сыпняку, захватившему уже и армию, новые «радости» дизентерии, брюшного тифа, холеры. И Ленин с горечью признает, что такой зимы, как эта, нам больше не вынести.
Глеб Максимилианович хотел знать, что в Совнаркоме еще пять дней назад подумали об этом: Ленин отредактировал постановление о чрезвычайной санитарной комиссии. И хотя вездесущие господа «вумники» не преминули воспользоваться сим обстоятельством, весьма удачно рифмуя «совнархоз» и «навоз», вот уже объявлена «неделя санитарной очистки». Вот и Петрушка у входа в бывший ресторан «Славянский базар» горланит:
— Граждане! На борьбу с грязью!.. — И еще что-то, чего не расслышать за всхрапами «раздряги», но видно, как собравшиеся смеются, берут ломы, как из-за верхних торговых рядов выкатывает грузовик с курсантами, вооруженными метлами и лопатами.
«Что там ни толкуй, — бодрился Глеб Максимилианович, — помаленьку становимся на ноги. И станем!»
...Увеличен паек учителям.
Освобождены от трудовой повинности артисты и врачи.
В моде новое слово — «ликбез».
В Кремле открыт для осмотра Большой дворец — вход свободный.
...Первое, на что он обратил внимание, усаживаясь рядом с Лениным, была брошюра Круга, раскрытая на столе, и в ней подчеркнутые строки:
«Выяснение количества разного рода строительных материалов и оборудования...»
— Да, — поймав его взгляд, кивнул Ленин. — Дельно. Очень дельно. Пролетарий писал.
— «Пролетарий»?! — удивился Глеб Максимилианович, с недоумением повел плечами, приподнялся из мягкого кресла, усмехнулся недоверчиво, грустно. — А в Высшем совете народного хозяйства многие товарищи — из числа самых левых, самых пролетарских, самых революционных — величают нас всех, всю нашу Комиссию, не иначе как «кучка размагниченных буржуазных интеллигентов».
Ленин сдвинул брови, сердито захлопнул книгу и встал.
Пройдясь по кабинету, он молча облокотился о край полки позади своего кресла, откинул правой рукой борт расстегнутого пиджака, сунул ее в карман брюк.
Прищуренный глаз смотрит чуть искоса, скептически. Настороженность в наклоне головы.
— Та-ак, — Ленин нарушил молчание и снова прошелся по кабинету. — Из пролетариев по профессии не раз выходили в жизни размагниченные мелкобуржуазные интеллигенты по их действительной классовой роли. И наоборот. Пролетарий (не по бывшей своей профессии, а по действительной своей классовой роли), видя зло, берется деловым образом за борьбу, за работу.
Глеб Максимилианович вспомнил Фарадея с Петровки, тяжело вздохнул, усмехнулся:
— Если бы все так!..
— Куда там!.. Размагниченный мелкобуржуазный интеллигент хныкает, плачется, теряется перед любым проявлением безобразия и зла, лишается самообладания, повторяет любую сплетню, пыжится говорить нечто несвязное о «системе».
— Если б только говорить!.. — заметил Глеб Максимилианович.
— Вот! Вот именно! — подхватил Ленин и, остановившись возле Кржижановского, положил руки на спинку кресла, где тот сидел. — Вы читали брошюру Короленко «Война, отечество и человечество»? Короленко ведь лучший из «околокадетских», почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая защита империалистской войны, прикрытая слащавыми фразами!