В общем, недаром Надежда Константиновна давно признала:
— У Кржижановских особая способность группировать около себя публику...
Оттеснив гостя в угол, невысокий Глеб Максимилианович поглаживает клинышек бородки, постреливает лучистыми глазами, перемежает серьезные доводы шутками, остротами — знай гнет свое:
— Мне помнится анекдот, а скорее, быль о мужиках, которые подали в земство такую жалобу: «Всю жизнь мы ходили до станции пять верст. Приехали ваши землемеры, намерили семь и уехали. Им ничего, а нам — ходи лишних две версты...» Чтобы одолеть эту темноту, это вопиющее невежество, мы решили покрыть Россию сетью дорог. Такой выдающийся транспортник, как Генрих Осипович, уже собрал группу инженеров — штаб электрификации железных дорог! Не теряя ни минуты, он занялся разработкой плана. Он думает об электрифицированных сверхмагистралях, которые пересекут нашу самую большую страну мира с севера на юг, с востока на запад, покончат с вековечными неудобствами российского бытия, с идиотизмом деревенской жизни!..
Развертывая перед колеблющимся представителем «интеллектуальных сил» перспективу светлого будущего, Глеб Максимилианович не подлаживается к собеседнику, не подделывается под него. Нет. Он сам увлечен — он уверен в успехе. Для него самого прежде всего — захватывающая значительность дела. И это скорее, чем что бы то ни было, подкупает. Именно это располагает к нему своенравных, малообщительных жрецов точных наук, привыкших доверять лишь аргументам Пифагора и Ньютона.
Правда, они сопротивляются, твердят что-то вроде:
— Имение сожгли... Я ж его не унаследовал, я ж его горбом нажил... Спичек и тех нет...
— Да вы что? — Глеб Максимилианович качает головой, грустно усмехается: — Вы это все всерьез? Неужели из-за этого вы — вы, наш первейший, можно сказать, знаток океана и морского транспорта, наш бог и царь, наш Нептун! — не пойдете работать с нами?! На одной чаше весов спички, вернее, их отсутствие, на другой — свет над Россией. Смешно думать! Простите... Вы, вы!.. И вдруг без России...
— Конечно. — «Бог и царь» выкатывает грудь колесом. — Меня звали в Оксфорд. Копенгагенский университет предлагал мне кафедру, виллу на море, министерское жалованье!..
— Простите, — перебивает Глеб Максимилианович, — можно ли ставить себе в заслугу то, что ты не продался за чечевичную похлебку?
— Да я не к тому! — смущается адмирал-профессор. — Вы не так меня поняли. Я, конечно, отказался наотрез. А назавтра приходит провонявший махоркой и картофельной похлебкой домком — уплотняет мой кабинет, в котором я...
— Вот это плохо! — сочувствует Глеб Максимилианович. — Тут вы правы. И мы еще разберемся в этих деталях. Но сейчас надо решить главное, и я, признаться, не верю — что хотите со мной делайте! — не верю, что вы останетесь вне нашей Комиссии, вне нашей работы...
Убежденность его заражает. Незаслуженные обиды, ущемленное самолюбие, неудовлетворенное тщеславие отступают на второй план: «могучая кучка» растет, разрастается, как снежный ком в оттепель.
Все же Глеб Максимилианович не очень доволен: нет того одухотворяющего подъема в работе, о котором он мечтал. Никак ему не удается сообщить коллегам тот «положительный заряд», который бы по-настоящему объединил их, сдружил, сделал их заботу о будущем рачительной и волнующей.
Шестого марта он приглашает на заседание Комиссии новую знаменитость — надежду и светоча, прославленного в ученых кругах. Быть может, его появление станет толчком, сдвинет «интеллектуальные силы» с мертвой точки равнодушного исполнительства.
Леонид Константинович Рамзин... Блестящий, даже светский молодой человек. Совсем недавно — выпускник Высшего технического училища — и уже его профессор.
Это он станет одним из организаторов Всесоюзного теплотехнического института и первым его директором. Это он через десять лет будет приговорен к расстрелу — как один из главарей контрреволюционной Промпартии, признает свое преступление, раскается, будет помилован в виду исключительной ценности — как изобретатель прямоточного котла, нареченного в мировой практике его, Рамзина, именем. Но пока...
Он корректен, лоялен — гораздо лояльнее всех остальных: вот уж от кого не дождешься ни разносных обобщений о несостоятельности всей «Совдепии», ни ехидной констатации отсутствия спичек в соседней лавке. Он держится просто, вполне оправдывая ту истину, что воспитание дается человеку, чтоб надежно скрывать свои чувства.
Выступает с докладом о сланцах. Глеб Максимилианович благодарит его. Коллеги дружно признают: действительно, при проектировании районной станции на Волге нельзя упускать из виду сланцевые залежи. Все пригодится, все пойдет в дело — должно пойти!