«Ишь, ты! Патриот! — улыбнулся Глеб Максимилианович и поймал себя на том, что завидует Александрову. — Нехорошо как!..»
Никогда он не завидовал ни славе, ни богатству, а вот яркие мысли, щедрые умы вызывали некое щекотание в ноздрях. Но ведь зависть разная бывает. Часто она — дочь злобы, а иногда — сестра доброты. И все равно зависть есть зависть. К тому же он испытывал еще нечто вроде начальственной строгости: похвалишь, а там вдруг отыщутся ошибки в докладе, в проекте... «Доброжелатели» сразу ухватятся, начнут корить, тыкать в нос: «Какой же ты руководитель?!» Ну и пусть! Что за пуританство?! Что за ханжеский стиль — скрывать чувства?!
Глеб Максимилианович подошел к Александрову, обнял его и долго жал руку.
Потом, закурив папиросу и расхаживая по комнате, как бы признался товарищам:
— Доклад Ивана Гавриловича выдающийся. Его мысли принципиально важны для всей последующей работы нашей Комиссии. В самом деле, дорогие друзья, о какой электрификации мы сможем говорить, если не примем в расчет развитие всех отраслей хозяйства данного района в комплексе, в целом, в дружном единстве?!
Он смотрел на своих коллег и не узнавал их. Вот оно, желанное принятие «положительного заряда». На глазах кучка разобщенных интеллигентов становится содружеством единомышленников.
Нет, понятно, не потому, что Александров — крупная личность. Графтио — не меньше. А Вашков — виднейший земский инженер-электрик, знающий Россию от самых корней ее, от истоков? Или Шульгин, Комаров... Но на примере Юга все вдруг не то что поняли — понимали и прежде — почувствовали, вообразили, какие дела предстоят, какие возможности открываются:
«Неужели пробил час?!»
Ведь сколько лет прожил каждый из них и привык полагать, что вокруг никто не заикнется о каких-то там сооружениях общенационального значения. Намека не было — ни в газетах, ни в журналах обширнейшей и едва ли не самой неблагоустроенной империи мира! Образованные русские поговаривали о проекте туннеля под Ла-Маншем, но кто из них хотя бы слышал о проектах Волжско- Донского канала, шлюзования реки Чусовой, устройства Донецко-Днепровского водного сообщения, электрификации Волховских порогов и порогов Днепра? А ведь все эти проекты были. Над ними в тиши кабинетов корпели сотни выдающихся русских инженеров, смирившихся с тем, что большинство их изобретений и открытий признаются в отечестве только будучи ввезенными из-за рубежа — под чужим именем.
«Неужели пробил наконец час?!»
Расходились не спеша: не хотелось расставаться. Вместе спустились по лестнице, попробовали втиснуться в «храпучую раздрягу». Да где там? Как-никак девятнадцать человек теперь в «мозговом центре электрификации».
— Уже автобус нужен! — улыбнулся Глеб Максимилианович, вылезая из экипажа, и махнул шоферу: — Поезжайте в гараж.
Так и пошли все вместе по Мясницкой, возбужденно переговариваясь, пересмеиваясь, радуясь всему на свете: и заходившему солнцу, что так добросовестно, так обещающе грело стены мрачных домов, и причудливым теням от собственных голов на тротуаре, и еще чему-то большому, сближающему человека с человеком, что родилось только что, несколько минут назад, в отсыревшей комнате Электроотдела.
Прохожие сторонились, принимая их, должно быть, за компанию подвыпивших гуляк. Старая барыня с собачкой, шпицем, на которую чуть было не наступил Угримов, бросила укоризненно:
— Такие солидные, такие интеллигентные люди!..
А дворник при фартуке мирных времен философски покачал головой:
— Цветет буржуй, весну чует.
Глаза у «буржуев», и верно, цвели. Со стороны они, действительно, были похожи на захмелевших людей.
— А что? В самом деле!.. — Глеб Максимилианович остановился, точно вдруг вспомнил о чем-то очень важном.— Пойдемте ко мне чай пить!
— Чай?.. — многозначительно переспросил Графтио.
— Может, что и покрепче найдется.
Тихим апрельским вечером Глеб Максимилианович отправился к Ленину.
У подъезда здания Совнаркома коренастый плотный человек в драповом пальто с бархатным воротником, в большой, свободно сидящей кепке скалывал остатки льда.
— Батюшки! Что делается! — Кржижановский всплеснул руками.
— А вы думали, вам одним отдыхать надо? — Ленин обернулся, крупная льдышка стрельнула из-под его саперной лопаты в щиколотку Глебу Максимилиановичу. — Извините, пожалуйста! — Он остановился и, подмигнув, будто уличил: — Сами говорите: «Лучший отдых — чередование разных работ». Помните, как расписывали преимущества добычи торфа силами ткачей?