Таково начало всех цивилизаций, в том числе и этой. Немало потрудились для нее и Радченко, и Винтер, и сам он, Кржижановский, но основатель первой нашей районной электростанции, бесспорно, Роберт Эдуардович Классон.
Этот неистовый потомок варягов, сын обрусевшего шведа хорошо запомнился Глебу Максимилиановичу еще по Технологическому институту. Вот он шагает по длинному коридору... Стройный, с горделиво поднятой головой. Смелый взгляд выдает недюжинный запас сил и веселое устремление вперед, ввысь.
Должно быть, с детства так и осталось ему неведомо состояние равновесия, и каждый шаг, каждый порыв его казались разрядами особой зажигательной энергии.
Один из первых марксистов России, он руководил кружком, в который вместе с другими входила и Надежда Константиновна Крупская. Знал не понаслышке, что такое арест и надзор полиции. А с девяносто четвертого года в квартире начальника мастерской Охтинского порохового завода инженера Классона образовалось нечто похожее на политический салон, где бывал Владимир Ульянов. Участники кружка много, а иногда жестоко спорили между собой. «Салон» просуществовал около года и заглох после ареста основателей «Союза борьбы»,
С той поры пути разошлись: Глеб со Стариком угодили в ссылку, а Классон порвал все политические связи, ни к какой партии не примкнул, целиком отдался технике. Строил первую в России передачу высокого напряжения На Охтинских пороховых заводах, первую городскую электрическую станцию в Москве, мощнейшие для начала века станции на Бакинских нефтяных промыслах.
Одиннадцать лет назад, когда Глеб Максимилианович работал в Питере, московский директор «Общества электрического освещения...» Классон искал кабельного инженера. Красин рекомендовал ему Кржижановского. Роберт Эдуардович приехал специально для переговоров и заставил Глеба Максимилиановича, успешно продвигавшегося по службе, выбирать: либо остаться в северной столице на еще более заманчивых условиях, либо предпочесть Москву, где пока неизвестно, как и что будет, но, наверно, будет увлекательно и интересно.
Роберт Эдуардович всегда отличался неуступчивостью, гранитным упорством, умением во что бы то ни стало утвердить выношенное, до конца продуманное. С каким убеждением, с каким азартом он принялся рассказывать о размахе работ, предстоявших для освещения белокаменной!
Как-то забывалось, что перед тобой директор могущественного акционерного общества, получавший десять тысяч золотых в год, не считая премии за усердие и успешную коммерцию. Перед тобой был юноша из Киева, который самозабвенно играл в мяч, охотился на уток, любил греблю, фигурное катание и учился до седьмого класса, говорят, кое-как, сидел по два года во втором и пятом классах, но однажды взялся за ум — окончил гимназию с серебряной медалью, выдержал конкурсные экзамены в институт, лучше всех учился на механическом отделении, влюбился в технику. И она ответила взаимностью: еще в молодые годы открыла ему и позволила то, чем иные не удостаиваются за всю жизнь.
Он стал ее избранником, фаворитом, преданным ей романтиком — подлинным рыцарем техники. Словом, Классон увлек Глеба Максимилиановича. Глеб Максимилианович сдался — переехал в Москву и не пожалел об этом...
Между тем лес по сторонам дороги сменился пустошью. Лишь кое-где из земли торчали корявые чахлые березки да виднелись обугленные пни. Летом девятьсот двенадцатого здесь полыхнуло пламя — пожар длился восемь суток. Строительство станции почти не пострадало, и сама торфяная залежь, слава богу, уцелела: болото было сырое — сгорели только моховой покров да деревья. Так что теперь на месте памятной непролазной чащобы простиралась гаревая пустыня, за которой уже возвышался бастион «Электропередачи» с черными жерлами труб, закоптивших полнеба.
«Что это так сердце стучит? Нет, не каждый — не каждый! — может сказать, что построил электрическую станцию. А я могу. Впрочем, стоит ли хвастать? Но... Как же не хвастать? Врангель прет. Паны не уступают. Воробьи вьют гнезда в заводских трубах. А эта... Дыми, милая! Дыми во всю ивановскую! Наперекор, назло всем панам и Врангелям! На страх и на радость!.. Привыкли дивиться Афродитам, врубелевским демонам, тициановым мадоннам, а ты?.. Если бы люди смогли ощутить, сколько изящества и грации в каждом изгибе тавровой балки, сколько разумной гармонии в твоих кирпичах, в бессмертном монолите бетонных блоков, неизвестно тогда, что бы им показалось красивее... Да-а... Разве только пожары пришлось одолеть, чтобы ты задымила?»