Почти все дети относились к себе крайне негативно, называли себя в сочинениях „дураками“ и писали, что их „никто не любит“. Некоторые говорили, что „ни к чему не способны“ и называли себя не иначе как „скверный ребенок“. Правда, кое-что им в себе нравилось, но они никак не могли заставить себя признаться в этом. Они никак не решались заняться чем-нибудь новым, очень боялись сделать что-нибудь не так и с легкостью раскаивались в своих поступках. Самосознание многих из них было совершенно не развито. В целом, на их манеру поведения наложили отпечаток взгляды родителей, не воспринимавших своего ребенка как самостоятельную личность. Они откровенно пренебрегали его интересами и потребностями, манипулируя им в своих целях. Весьма важную роль в формировании мировосприятия детей, вероятно, сыграла частая смена приемных родителей. Так, шестилетнюю девочку попеременно брали на воспитание десять семей. В результате она никак не могла понять, почему так важно навсегда запомнить свое настоящее имя. Характерно, что дети почти не умели рисовать людей, зато изображения неодушевленных предметов вполне соответствовали их возрасту. Многие из них были не в состоянии нарисовать себя.
У них были достаточно устоявшиеся представления о добре и зле. Важное место в их психической сфере занимала идея неизбежности наказания за прегрешения. Они бурно возмущались и негодовали, если кто-либо из сверстников выходил за жесткие рамки их этических норм. [...]
Почти не было случаев открытой агрессии по отношению к взрослым и недовольства ими. Дети просто не могли позволить себе ничего подобного. Зато они любили рассказывать страшные истории и отдавали предпочтение жестоким играм. Кое-кто из детей обращался с игрушками так же, как обращались с ними дома. Куклы и вымышленные лица постоянно становились в их играх объектом побоев, издевательств, унижений. Ребенок, который в младенческом возрасте три раза получал черепно-мозговую травму, постоянно разыгрывал сцены с животными и людьми, ранеными в голову. Другой ребенок, которого мать сразу после родов пыталась утопить, всякий раз во время игротерапии окунал куклу в ванну с водой, а затем громко просил вызвать полицию, чтобы мать посадили в тюрьму. В подсознании детей продолжал жить страх, хотя внешне это проявлялось далеко не всегда. Словами они не могли выразить свою тревогу, однако продолжали накапливать в душе ярость и желание мести, одновременно опасаясь их прорыва в сознание. Со временем психотерапевт занимал место первичного объекта, и тогда он становился адресатом агрессии, имевшей, впрочем, полупассивную форму: то в него „случайно“ попадали мячи, то так же „нечаянно“ приходили в негодность его вещи. [...]
С родителями психотерапевты почти не общались, тем не менее у них создалось впечатление чрезмерной сексуализации отношений между детьми и родителями. К примеру, одна из матерей, когда чувствовала себя одинокой или несчастной, ложилась к своему семилетнему сыну в постель, а другая постоянно обзывала четырехлетнюю дочь „глупой кокеткой“, намекала на то, что она слишком сексуально выглядит и утверждала, что „дочь будет шлюхой“. И вообще, то мать, то отец часто требовали от своих детей проявления нежности, при этом их желания часто противоречили друг другу. Да и многие дети, как выяснилось, испытывали эдипов комплекс. Таким образом, возникало впечатление, что родители пытались, даже в скрытой форме, удовлетворить за счет детей свои сексуальные потребности. В этом нет ничего удивительного. Ведь родители считали, что дети существуют только для того, чтобы удовлетворять их желания» (G. Zenz, 1979, S.291).
Похоже, Гитлер «сделал гениальный ход», предложив немцам, воспитанным в строгости, с детства привыкшим повиноваться и подавлять собственные чувства, в качестве объекта для проекции части их собственного Я именно евреев. Впрочем, использование этого психологического механизма имеет давние традиции. Тому пример история многих завоевательных войн, крестовых походов, инквизиции, а также события недавнего прошлого. Но вряд ли кто-нибудь обратил внимание на следующее обстоятельство: без специфического воспитания людей этот механизм никак нельзя было использовать в политических целях. И наоборот: воспитание основывалось на механизме отщепления и проекции.