— А может, он наврал тебе, этот ваш моряк? — опросила Назаровна.
— Я ведь не знаю, пусть она скажет, — ответила Параска.
Но Ганна ничего не ответила.
— Может, и правда, Ганна?
И опять Ганна смолчала, только еще жалостливее заплакала.
— Ох, чтоб ему! Вот еще несчастье на нашу голову! Он, да еще Центнер, да этот Вольдемар, да Цупрон, да еще бывший председатель — одного поля ягоды. Того так, слава богу, выгнали, а до этих все никак не доберутся. Ну, пошли, пошли работать, — заспешила Назаровна.
Ганна подхватилась, вытерла платком лицо и пошла вязать снопы. Но теперь уже так не работалось. Голова болела от жары, пота и слез, одолевали грустные мысли. На обед она не пошла домой, а легла в тени снопов и неожиданно уснула под звоночки звонца да перекличку кузнечиков. Звоночки то шептали, то звенели, напоминая о лете, о межах, на которых лежит давно высохшая сурепка, о необъятном поле. Вблизи фыркали кони, выпряженные из жатки и пущенные пастись на пожнивной траве.
После перерыва Ганна немного забыла об утреннем разговоре и снова работала, забегая наперед всех. А вечером, когда возвращались домой, нарочно отстала и пошла задумавшись. Уже возле самой деревни из кустов вдруг вышел Митька Точила и направился к ней. Она побледнела.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Добрый вечер, — ответила Ганна.
— Я знаю — тебе рассказали, — заговорил он. — Ганна, Ганнуля, прости меня. Это же всегда бывает так, что хлопцы хвалятся. Разве один я? Да ты спроси у кого хочешь — все так скажут. Как соберутся, так кто-нибудь и начинает выхваляться. И все знают, что он врет, а делают такой вид, будто это правда. Спокон веку так. Ну а я ляпнул этой болтушке Параске, вот она и разнесла, как сорока Если бы хлопцам, так те посмеялись бы да и молчок. А эта бабам! А, Ганна? Ведь они теперь меня в пух и прах!
Ганна взглянула на него, еле заметно усмехнулась, и впервые, как и женщин, Митьку поразила глубина ее глаз.
Взглянула и бросилась от него бегом, как и тогда, у мостка вчера.
Было еще светло, когда она проходила возле колхозной канцелярии. Тут, среди транспарантов и плакатов, было несколько досок, на которых учетчики обычно вечером вывешивали итоги рабочего дня. Возле одной такой доски теперь собралось много людей. Из толпы кто-то позвал ее:
— Ганна, иди сюда.
Ганна нехотя свернула, и толпа вдруг расступилась, пропуская ее вперед.
На доске был прикреплен большой лист глянцевитой бумаги, и вверху на нем было написано: «Наш еж. Орган комсомольской организации колхоза «Восход». Еще ниже чуть меньшими буквами был выведен заголовок:
Медведь
«Вчера, 5 августа, всем нам известный моряк Митька Точила, которого прогнали с катера за недобросовестность, пошел проводить Ганну Жилудович. Когда дошли до мостка, то Точила нахально начал приставать к т. Жилудович. Т. Жилудович так его толкнула, что хваленый моряк плюхнулся с мостка в ручей. В то время шли из клуба девушки, и Митька Точила притворился медведем, начал ползать на четвереньках, по-медвежьи урчать да реветь. А сегодня, 6 августа, распустив клевету на т. Жилудович, моряк, в то время как все мы трудились, пропьянствовал весь день с такими же, как он сам, а именно:
1. Зотыком Дугой
2. Вольдемаром Лустой
3. Цупроном Додовичем.
Нужно, чтобы в ближайшие же дни всех их вызвали на правление, а такого, как Зотык Дуга, чтобы сняли с поста продавца.
Позор и нетерпимость к лодырям и лежебокам!»
Внизу был рисунок: мосток, с мостка вверх ногами летит в ручей Митька Точила, а она, Ганна, стоит на мостке с засученными рукавами.
Ганна отошла, покраснела, всхлипнула и вдруг бросилась бежать от колхозной канцелярии.
Ночью не могла уснуть. Ворочалась, вздыхала: тронула правда, да и впервые ее назвали, как взрослую, — товарищ Жилудович.
4
Зотык Дуга, или, по-здешнему, Центнер, не стал дожидаться, пока на него подадут жалобу. В тот же день, как появился возле канцелярии «Наш еж», он быстро набросал заявление в правление сельпо с просьбой освободить его от обязанностей продавца. С этим заявлением Дуга, невзирая на свой вес и одышку, быстро поспешил в сельский совет, где находилось правление. Действовал он необыкновенно решительно и уверенно. Он честно рассказал начальству, как было дело, показал справку от врача, которая на всякий случай всегда хранилась у него в кармане, и уже к вечеру того дня имел на руках копию приказа об уходе с работы по собственному желанию. Кроме того, он заручился еще и тем, что завтра у него начнут принимать магазин. В хорошем настроении возвращался он под вечер домой. У колхозной канцелярии остановился, постоял возле «Нашего ежа», прочел «Медведя», хмыкнул, рассмеялся, ткнул пальцем в Митьку Точилу и сказал: