Правда, сказать тебе, и у него не все ладно. Пьют у нас много. Взять того же бригадира. Новый он у нас. Пусть себе и из моряков, ан нет-нет да и заглянет в бутылку. А на пречистую — это у нас престольный праздник — так и вовсе пьян был. К самогоночке слабость у него. Опять же любят всякие именины отмечать. Стукнул малышу годик — пьют двое суток. У кого-нибудь прибавление в семье — еще больше пьют. А где пьянка — там и драка. У нас, дочушка ты моя, очень любят драться. Как подгуляют, так обязательно кого-нибудь отвалтузят. Это у нас издавна. Только думаю я, дочушка моя, не такой наш Георгий Николаевич, чтобы всего этого не замечать. Молчит до поры, пока толком в курс дела не войдет. А хватка у него мертвая. Моя сестра в первой бригаде. Та бригада теперь в нашем колхозе. Была я там, пожила с недельку. Так, дочушка ты моя, там такого и в помине нет. А разговоры какие, дочушка ты мои! Соберутся — и пошло: про разную ночную пастьбу, про разные там силикаты, да как надои у коров поднять, да где лучший сорт пшеницы раздобыть, да кто кого перегнал — мы или кировцы. Я будто в раю побыла. А какие сады там, девонька! И вовсе о самогонке не думают. Оно хоть и один колхоз, а нет еще у нас таких разговоров и таких забот. Вот до чего докатились мы с этим Мирошниченкой. Только все равно будет, доня ты моя. Будет, как в первой бригаде. Мы ведь всего годик как присоединились. А у нас уже и кино каждую субботу, и свои передовые люди, и разные лекции читают, и газеты носят... Ожили, можно сказать. Совсем по-новому дышится...
— Ну, а что с тем Мирошниченкой? Судили его за свиноферму?
— Где там, донька моя, — ответила хозяйка. — В районе теперь работает.
— Как же так? — удивилась Кланя.
— А вот так, — ответила хозяйка. — Здесь, известно, подмажет, там подмажет, так и едет, так ему все и сходит с рук...
После этого разговора Кланя уже не расспрашивала насчет председателя в больнице. Она только видела, что и учительницы, которые встречались ей на деревенской улице, и врачи, и даже сиделки — все здесь держались гордо, с достоинством, совсем не так, как в других местах, где ей приходилось бывать. А своих колхозников даже в автобусе можно было узнать: сидят в спокойной задумчивости — миллионеры! Оставалось только тревожное ощущение, что где-то там, в районе, безнаказанно ходит человек, которого нужно судить самым строгим судом. Из-за этого Кланя несколько дней ходила взволнованная. И только позже, еще раз обдумав рассказ хозяйки, стала понемногу успокаиваться.
С Георгием Николаевичем, о котором среди людей ходило столько разговоров, она еще ни разу не встречалась и почему-то представляла его себе человеком грубым, в синих галифе и в таком же френче, с синим отливом на тщательно выбритых щеках. Совсем таким, как некоторые чинуши. И вот только сегодня, на комсомольском собрании, она впервые увидела его. Увидела и удивилась. Председатель ничуть не походил на того деятеля, который рисовался ее воображению. Это был человек в сером шевиотовом костюме, в кирзовых сапогах, в белой рубашке без галстука. Слегка продолговатое лицо казалось болезненным и вялым, как будто председатель вовсе и не знал ветров над колхозными полями. Однако в хрипловатом голосе слышались властные нотки. Завтра должна начаться жатва, и председатель говорил о роли комсомола в эту страдную пору. Он избегал лишних слов, приводил примеры и тут же обращал внимание на главное, с чем обязательно придется столкнуться. Кланя слушала его с волнением. Ей казался необыкновенным этот человек — недаром хозяйка каждый день столько твердит о нем. Не сама собой поднялась трудовая дисциплина в их бригаде, не сами собой появились на столах хлеб и сало, а на фермах — сытый скот, не сами собой завелись в карманах деньги, и каждый день в лавке можно видеть колхозниц, покупающих обновки... Кланя слушала и все больше убеждалась, что хозяйка, рассказывая о председателе, говорила сущую правду. От этого становилось легко и радостно.