И снова пальмы. Шофер вдруг тормозит. В автобус входят два молодых коричневых парня, у них подносы с нарезанными ананасами, свежими, только что сорванными. Сколько надо платить? Парни улыбаются. Ни секта! Ведь сегодня праздник.
— Вы издалека? — спрашивают нас. — О, из Советского Союза, — и улыбки сверкают еще ярче. — В России, наверно, не растут ананасы. Гости должны взять еще.
Оба одеты скромно. А угощают они не только нашу группу, вон идут в другую машину. Подносы опять полны. Откуда это берется? В селении к празднику в специальное помещение сносят продукты. Каждый дает сколько может — фрукты, масло, зерно, овощи. Все для помощи бедным и для проезжих.
Машина трогается, но вскоре опять скрежет тормозов. На асфальте пара танцоров, мужчина и женщина. Откуда-то несется дробь барабана. Тоже праздничный дар!
Шоссе пересекает канал, зеленый под сплошным сводом пальм. Берег в одном месте осыпался, обнажилась красная латеритная почва. Красное и зеленое! Сочетание, частое в женской одежде. Похоже, оно подсказано природой.
Пальмы расступаются, возникает фабричка. Это одно из тех мелких предприятий, которые необходимы на каждой плантации для обработки урожая. Здесь, на лужайке, словно груды футбольных мячей. Это кокосовые орехи, совсем спелые, темно-коричневые. На фабричке добывают скрытое под панцирем ореха волокно.
Наш гид цейлонец смущен. Весак еще не кончился, машины стоят. Нет, никто не согласится пустить их в ход, хотя бы для показа. Придется вообразить, как они действуют. Вот тут стальные когти сдирают оболочку ореха, там очищают жесткий рыжеватый волос, там волокно прессуют, оно выходит плотными кубиками и поступает в упаковочную.
— Итальянцы? — послышалось сзади.
Я обернулся. Следом за нами с самого начала шли трое рабочих и приглядывались к нам. Догадываемся, почему они приняли нас за итальянцев. До нас был пароход с туристами из Венеции.
— Нет, русские, — сказал я.
— Из Советского Союза.
И тут произошло то, чего мы меньше всего ожидали: фабрика ожила. Кто-то включил рубильник. Машины задвигались. Откуда ни возьмись появились еще люди. Русские хотят знать, как мы работаем? Прекрасно!
Машины разрезали, скальпировали орехи, расчесывали ворс, как будто надерганный из рыжеватых, ветхих театральных париков, прессовали и выбрасывали плотные кубики готовой продукции, а мы смотрели на все это с волнением, которое трудно передать. Нас брали за руки, деликатно подводили поближе, нам объясняли, не дожидаясь гида, кто по-английски, кто языком пальцев, кивками. У одного паренька это выходило особенно выразительно, он отлично показывал мимически, что делают из волокна. Мешки, — и он запихивал что-то в незримый мешок. Паруса, — он закачался и напрягся, как рыбак, ставящий парус. Сети, — он нагнулся и закинул в море воображаемую сеть.
Нас проводили к машине.
— Дружба!
— Хрущев — хорошо!
— Не надо войны — мир!
— Коломбо — Москва, дружба!
Гид торопит: нас ждут в Негомбо.
Слева — синее лезвие реки. «Негомбо», — гласит надпись латинскими и сингальскими буквами. Река стала шире, слилась с океаном, подступившим справа, а на мысу сгрудился небольшой белый городок.
На берегу реки груды кораллов. Нет, не драгоценных. Крупные, белые, колючие, словно окаменевшие ветки сосны. Они в изобилии растут на рифах и служат не для украшений, а для цели весьма прозаической: известью из обожженных кораллов белят дома.
У самого пляжа, в саду, — гостиница. В зале ресторана под потолком машут лопасти вентиляторов. Ласточка, живущая в углу, порхает среди них, словно забавляясь. Обед состоит из риса, жареной рыбы, похожей на нашу севрюгу, жареной курицы, фруктов и, конечно, не обходится без соусов. Я обильно полил жаркое коричневым «кэрри», решив, что оно, как в Индонезии, наименее острое, и попал в просак. Во рту оказался буквально раскаленный уголь. А красное «кэррн», напротив, сладкое.
Затем мы продолжили осмотр Негомбо. У старой голландской крепости, сложенной из дикого камня, под естественным навесом из тонких, узловатых пальм приткнулся к берегу катамаран. Парус у него меньше, чем у его сородичей на Яве, так как ветры здесь сильнее. На судне две мачты. Они поставлены косо, концы их расходятся, и к ним подвешен парус — точно простыня для просушки двумя зажимами. Нижний конец трехугольного паруса в руке рыбака. Он управляет также с помощью длинной палки — руля.